Ландскнехт шагает к океану

Однако выскочив за водой и глядя на суматошно толкущиеся по небу тучи, Михель призадумался: «Не Чума ли похозяйничала, прибрав всех этих несчастных. Но даже если и так, куда на ночь, в дождь, с больным Максом. Была — не была!»

В окрестных развалинах нашлось довольно много кусков дерева, что позволило развести добрый огонь, согреться, обсушиться, выпить горячего. Макс, правда, раскапризничился по поводу какой-то непонятной вони. Михель в душе согласен был, что воздух в хижине неидеален, но его больше беспокоили сквозняки, жадно растаскивающие драгоценное тепло. Макс к тому же вскоре затих, угревшись и закутавшись с головой. Михель и сам начал клевать носом. Сунулся было на крыльцо — глянуть напоследок, что и как, однако за мерным шумом частого крупного дождя ничего ни услышать, ни разглядеть. В такую непогодь все сидят по норам — рукотворным и естественным. Михель пошёл спать, предварительно щедро начинив очаг дровами. Необходимо хорошенько отдохнуть — ведь топать отныне на своих двоих. Хорошо хоть немного совсем осталось. Наказал себе обязательно подняться и закрыть заслонку, когда останутся одни угли. Осмотрел Макса, который широко разметался во сне.

— А ведь выздоравливает же, чертяка. Ей-бо, выздоравливает! Мы с тобой, Макс, ещё ухватим Фортуну за хвост.

Михель решил не трогать и не утеснять Макса. Поспать можно и на столе, предварительно сдвинув его от окна. Ну и само собой: дверь подпереть, окно завесить, оружие проверить и под руку.

Михель проснулся от ощущения чьего-то внимательного взгляда. Рука метнулась к оружию. Да это же Макс разглядывает его со своей лежанки.

— Чего не спим, служивый? — зябко повёл плечами Михель, откладывая пистолет.

— Да сам только что глаза продрал. Соображал, подымать тебя или ещё поваляться.

— Как ты? — с тревогой поинтересовался Михель.

— Нормально, жрать только хочу как волк.

— Это ж верный признак выздоровления. У самого, брат, кишки друг дружке кукиш кажут, — понимающе вздохнул Михель. — Ничего, сейчас должны пойти места неразорённые. Не всё же мы тогда со Спинолой прибрали. К тому же море совсем рядом, хоть рыбкой у здешних разживёмся.

Ты, кстати, в те времена, где обретался, когда мы с испанцами здесь шуровали, пытаясь «копьём достать Фландрию»[179]?

— В Италию дьявол занёс.

— И как?

— Паршиво. Жара, кормёжка непривычна, пива не допросишься, только что вина вдоволь. Жрут одну траву: салат там, апельсины, оливки. Ни ветчины тебе, ни пива, ни хлеба даже ржаного.

— Макс, кончай про еду. — Михель вскочил со своего ложа и с хрустом размялся. — Давай не колготься. До полудня надо выйти к какой-никакой ферме либо деревне. Пара монет ещё завалялась.

Михель сгрёб оружие, решив сполоснуться в первой попавшей луже и осмотреться — насчёт стихии и вообще...

Макс никогда ещё так не кричал. Больше всего Михеля в его крике потряс даже не чудовищный ужас, а полная безысходность.

«Ну что могло бы так перепугать Макса в пустой сторожке?!»

В избушке облако густой пыли — а Макса нигде нет! Михель никогда не был суеверным, но сейчас его охватил прямо-таки мистический ужас.

— Макс! — заорал Михель что было сил. — Где ты?

— Конец мне, Михель, — усиливая панику Михеля, голос Макса донёсся из-под земли. — Доска гнилая оказалась, в погреб я рухнул, а здесь трупов под завязку. Сюда их складировали. Это ЧУМА, Михель. Понимаешь ты — ЧУМА! Беги подальше, спасайся.

Михель и не заметил, как оказался за дверью. Всё-таки Чума! Её не уговоришь, ей не сдашься в плен, от неё не дезертируешь. Однако вместо того, чтобы бежать куда глаза глядят, Михель присел на крылечке и закрыл лицо руками. Что ж не повезло-то им так?

Михель решительно поднялся, завязал рот и нос и, вдохнув побольше сырого уличного воздуха, решительно толкнул дверь.

— Макс, руку! Быстрей! — Михель старался не смотреть вниз, почему-то боялся, что не выдержит и убежит, на этот раз окончательно.

— Михель, ты что, уже заболел или головой ударился? — Макс немного успокоился или утратил всякую надежду. — Я думал, ты уже мили за две от этого весёлого домишки. Ты понял, что я кричал?

— Макс, сволочь, ты хоть что-нибудь можешь сделать молча. — Михель уже тысячу раз успел пожалеть, что вернулся.

XXIX

Порядочному ландскнехту часто приходится убегать что есть сил, но в этот раз Макс и Михель превзошли сами себя. Любая смерть — Божье воздаяние, однако «чёрная смерть»[180], не отделяющая плевел от злаков, косящая людей направо и налево — и смелых, и трусов, и богатых, и бедных, — пользовалась за свою подлую неразборчивость особой нелюбовью.

— Макс, кажется, выбрались, пронесло! — время от времени повторял Михель, не то ободряя друга, не то уверяя себя.

Как хотелось бы в это верить.

Остановились они только на опушке, завидев совсем неподалёку ферму. Жилую!

— Вот и поедим, — кое-как отдышавшись, выдохнул Михель.