Лапти

В улицах люднее. Шли к церковной площади. Там будет митинг. Туда умчался и Ванюшка, Панферов сын. Скоро он принес весть отцу.

— Тятька, большой стол там поставили. Зачем бы?

— Молебен за упокой артели служить будут.

— А попа-то нет?

— Москвич отхватит!

— Опять побегу.

Шелестят в кучах разговоры, шепоты:

— Задумали тоже, пробный.

— А хомуты где?

— А вальки?

— А постромки?

Гулко раздался по селу первый удар колокола. От неожиданности кое-кто схватились было за картузы, да вспомнили и выругались:

— Не дали, дуракам, снять колокола, самим же пригодились!

За первым — второй удар, третий. И медные перегуды поплыли по селу.

Взрослые, молодежь, даже старики со старухами — все вышли на улицу.

Замер трепыхающийся звон колокола. Нависла тишина. Притаилось на момент огромное село. А потом — что это? Откуда-то издали приглушенные донеслись голоса. Они становились все громче, слышнее.

Грохот, сначала доносившийся издалека, все усиливался, нарастал и круто послышался где-то вблизи. Скоро из-за ветел, отделявших второе общество от первого, выметнулась толпа ребятишек. За ними мужики, а позади три пары лошадей. Над толпой трепыхались красные флажки. За первой колонной вынырнула вторая, тоже в три пары, за второй — третья, четвертая. С плугами. Сзади еще три: две с сеялками, одна с боронами.

Ванюшка, Панферов сын, снова прибежал, запыхавшийся:

— Тятька, колхозники из Чиклей!

— Те не в счет. У тех вальки старые. На чем выедут наши, вот гляди.

Следом — флаги гуще — с песнями и гармоникой шло самое дружное четвертое общество. Впереди кузнец Илья. С ним счетовод Сатаров. Интерес не в песнях и не в флагах, а есть ли вальки?.. У каждой пары новая тройчатка.

— Это из десяти оборкинских дубочков. А с чем выедут остальные?

Не из-за густых ветел второго общества, куда устремили глаза, а с противоположного конца, из переулка, шумливо двинулась третья бригада. Глянули: у каждой пары лошадей вальки.

— Что за дьявол! — прошептал Панфер, и улыбка сошла с лица.

— Камчатники лес из Дубровок наворовали! — пояснил Митенька. — Глядите, с чем выедет первая бригада.

— Народ леший ходит пеший, — подвернулся Авдей.

Первая, бедняцкого общества, бригада шла колонной от Левина Дола вдоль улицы. К церкви бы ей путь на площадь, а она мимо. Все ближе и ближе. Поравнялась с избой Панфера — и песню.

Показалось, что ль, иль в самом деле так вышло, но будто первая бригада на момент приостановилась против Панферовой избы и кто-то насмешливо машет Панферу картузом. Сквозь плотный строй лошадей увидел, точно увидел, и соседа своего Харитона, — веселый идет, парой лошадей правит, — и тестя своего, и свояка. Еще увидел, что на всех, совершенно на всех лошадях хомуты, новые постромки, сзади новые вальки.

И уже вышел, и уже ноги сами вынесли на дорогу. Первая пара лошадей — вальки! Потрогал руками — только что оструганные. На вальках темно-синие от закала крючья.

— Где это вы? — чувствуя, как бьется сердце, спросил у Афоньки.

— Бог послал, — ответил тот.

Идут колонны. У всех вальки, постромки, хомуты пахотные.

Стоит Панфер и провожает глазами.

А кто там правит гнедой парой? Дрогнули скулы, дрогнуло и замерло сердце. Ефимкин отец? Малышев Наум? Что же он, горбатый, усмехается, что же он снял шапку и почесывает лысину?

Не к своей избе побежал Панфер, а наискосок, к церкви. Там на площади митинг. Речь держит Бурдин. Что он говорит, не слышно. Лишь видит Панфер — размахивает Бурдин руками на все стороны.

Алексей выступил, за ним кузнец Илья. Тот высоко поднял связку гаек и винтов, потряс ими и голосом, который слышен на обеих концах улицы, завел:

— Товарищи колхозники, глядите ко мне! Собственное изделие, скованное нами, кузнецами, из утильсырья, дарим на пользу колхозу. И пущай видят дезертиры, которые удрали от нас, что колхоз «Левин Дол» ни одна собака во всемирном масштабе не расшибет. Харахтер мой вы все знаете, и от харахтера говорю. И добавлю, колхозники, что привинтимся мы к новой жисти и держаться будем туго, как на наших винтах держатся гайки. Мы одна семья с рабочим людом городов, и не будет промеж нас того разлада, какой хотелось бы кулакам и прочим. В нашем горне угли горят и не гаснут и к севу целиком готовы, а на хомутах, вальках и сбруе враг посрамлен. А завтра, как один, выезжаем на поля, и трудовая земля получит зерно и пущай растит его на общее здоровье. Да здравствует первая большевистская весна, та здравствует партия наша!

Кузнец грохнул тяжелой связкой о стол, потом поднял ее и передал Бурдину.

Лишь во время пожара, да то, когда горит сосед, может так бежать мужик, как бежал с площади к своей избе Панфер. Он не заметил возле ворот своих уже совсем маленькой кучки людей, не видел хмурого среди них Митеньку. Метнулся сначала во двор, оттуда в калитку, из калитки в избу.

И опять выбежал на улицу, чуть не сбив с ног оторопевшего сынишку.

— Где же ты, пес лохматый, бегаешь, а? — набросился на него и злобно кинул под ноги шапку. — Долго я тебя, стервенка, искать буду?