Ларочка

Вот так открытая. Показал пятерню, картинно отведя, даже немного дурачясь, с трудом удерживаясь от улыбочки. Вот этим движением, по щеке. На абсолютную серьезность моральных сил не хватало. Русский человек (пусть и по фамилии Прокопенко), преступая закон, невольно начинает куражиться, потому что иначе не может преодолеть стыд перед собой, а потому со стороны выглядит особенно нехорошо.

Срок получился условный.

Пызин, проходя мимо Прокопенко, сделал ему под ноги сухой плевок. Воздушный поцелуй в негативном смысле. Отчего все болельщики стали Прокопенку обнимать, пожимать.

Тойво мудро посасывал трубку в сторонке.

Милован откупоривал бутылку шампанского, извлеченную как будто прямо из дождя.

Галка верещала.

К Михаилу Михайловичу подошел маленький худой армянин и потребовал у него свою ручку. Тот ничего не понял, он уже стоял у своей машины, уже считал дело закрытым, а тут… «Какую еще ручку?!» «Карапет Карапетович отдал вам мою ручку, где она?» «Какая еще ручка?!» «Ручка очень ценная, с изображением Арарата, ею подписывался журнал». «Какой еще журнал?!» «Вам подарили журнал «Работница». «Зачем мне журнал «Работница»! Я не знаю, где журнал!» «Извините, пожалуйста, но верните мою ручку».

Михаил Михайлович потянулся рукой к проходившему мимо герою процесса, тоже всячески обнимаемому дружескими руками.

— Карапет…

— Что?

— Тут какая–то ручка, журнал какой–то, я не понимаю…

— У меня есть не только имя уважаемый Михаил Михайлович, но и отчество.

Шеф выпучился каким–то безумным взглядом на бывшего клеврета.

Совместными усилиями ручка отыскалась.

Окончание неловкой истории тонуло в немного нервном веселье.

Вся команда поехала к Ларисе. Энгельс, Бережной, Лион Иванович, все, кто был настоятельно приглашен поболеть за нужный результат.

Без шефа, уехавшего с начинавшимся сердечным приступом.

И без серого Прокопенко, он отпросился к жене, и ему было позволено удалиться. Хохол сделал свое дело.

Волчок тоже был взят, даже не приглашен, а пришпилен к основному составу. Он знал, что заслуживает презрения со стороны истинных борцов с озверевшими номенклатурщиками, но помимо него (презрения) в улыбке и тоне Ларисиной речи обращаемой время от времени к нему, было и еще что–то. Какое–то властно–снисходительное дружелюбие, и оно, скорее пугало, чем успокаивало. Волчок бродил внутри общей победно–праздничной суеты — поимка такси, выбор парной свинины на рынке — и все глубже проваливался в понимание — попался! Как антилопа, которая еще внутри стада, но уже запримечена львицей.

Прежде неоднократно ему случалось оказываться вместе с Ларисой в ситуациях, которые можно было бы назвать двусмысленными, но всякий раз ему удавалось выскользнуть из них, не нанеся даме никакой явной обиды.

Кажется, сегодня не выскользнуть.

Не надо думать, что Волчок не видел, что госпожа (теперь уже старший консультант) весьма привлекательная женщина, хоть и заметно старше его годами. Отпугивало то, что он чувствовал себя при ней существом более слабого пола. Она одновременно пол и сильный, и прекрасный, а он просто приспособление с дипломом о высшем образовании, которое вынимают из тумбочки, когда сочтут нужным. Например, после победы в судебном процессе.

Он тускло тосковал, в то время, когда все очень радовались. Всем приятно было ощущать себя такими либеральными, такими антисоветскими и одновременно добившимися официального успеха. Наступали те самые времена, когда противостояние режиму приносило не лагерь или хотя бы вышвыривание с работы, а всеобщее уважение, значительность, общественный вес. Все–таки неправда, что русскому человеку главное пострадать, претерпеть за правду, отправиться по этапу за независимый образ мысли. Ему не меньше нравится, что суд на его стороне, что все на его стороне, а противник жалок, растоптан, утирает побитую морду бесполезной апелляцией.

Подкатили на двух машинах к обиталищу главной конструкторши сегодняшнего успеха. Лариса занимала большую комнату в маленькой коммунальной квартире. В соседях у нее была тихая семья из трех человек, родители и дочка. Несмотря на трехкратное численное превосходство, Каблуковы претендовали на значительно меньшую половину жилищных браг. Старались не занимать ванную комнату без особой необходимости, оправлялись очень рано и стремительно, и на кухне не качали права, всем своим поведением понимая, что соседка у них творческий работник. Такое положение вещей Лариса поддерживала добродушной надменностью в общении с соседями, но не только. Пару раз, когда, кажется, дочурке соседей понадобилась срочная, очень редкая, очень квалифицированная помощь, на получение которой по обычным каналам не было никаких шансов, Лариса помогла, приложив немалые телефонные силы. Даже письмо какое–то составила. В общем, она занимала в своей квартире положение госпожи, к которой как во времена военного коммунизма подселили семейство ее бывших крепостных.