Лароуз

Мэгги не вышла из-за стола, не отвечая, и не вскипела оттого, что мать осмелилась коснуться ее лица и задать вопрос, как случилось бы прежде, а спокойно сказала:

— Лак для ногтей.

Нормальный, несаркастический ответ отозвался сладкой болью в раздираемом на части сердце Нолы. В этот момент она любила Мэгги всеми фибрами своей души. Нола отвернулась к разделочной доске и принялась пилить картошку стейковым ножом. Вещи продолжали исчезать. Они пропадали, она теряла их постоянно и забывала купить новые. Но эти проблемы были для нее не столь важны, как могло показаться. Они не были ключевыми. На самом деле они вообще не имели значения.

* * *

Каждый день после серого или голубого рассвета заспанный Холлис выходил из дома и шел к своей запыленной «мазде» цвета зеленой плесени. У автомобиля погнулось крыло, была помята дверь, и он обошелся новому хозяину в шестьсот долларов. На этой машине Холлис, Сноу, Джозетт и Кучи теперь ездили в школу по будням. По выходным Холлис отправлялся на ней на учебу в тренировочный центр Национальной гвардии. Они с Майком решили выбрать программу отложенного поступления — с предстоящей впоследствии боевой подготовкой. Так Холлис мог продолжить обучение в школе. А раз в месяц по выходным он в течение года должен был являться на занятия. После выпуска его ожидали базовая боевая и углубленная индивидуальная подготовка. Затем ему предстояло поступить на службу в Национальной гвардии — возможно, сапером. Он все еще не был уверен. Новая страница жизни означала бы, что пора собирать деньги на переезд, хотя покидать дом Айронов ему совсем не хотелось. Он был счастлив и на своем надувном матрасе. Даже несмотря на то что спина начинала касаться пола к середине ночи, ему нравились ложе, на котором он спал, и отведенный для него угол. Ему бы хотелось жить с Айронами и после школы, остаться у них навсегда. Помимо всего прочего, Холлис был вечно голоден. Эммалайн и девочки готовили сытное, вкусное рагу с большим количеством мяса, варили густой суп с кукурузой и картофелем, пекли лепешки. Опять же, ему не давала покоя искра давнего интереса, испытываемого к Джозетт. Она здóрово помогла ему с летним чтением и даже написала большую часть отчета о прочитанном. Он, наклонившись к ее плечу, смотрел, как уверенно бегают пальцы девушки по клавиатуре. Его глаза обычно светились, когда он видел ее, а иногда не просто светились, а пылали огнем.

Первое сентября. Холлис оделся и прошел на кухню. Сегодня, подумал он, может настать этот долгожданный день. День, когда он признается в своей сумасшедшей, безнадежной любви, вызванной безумной, неземной красотой Джозетт.

Обычно по утрам, когда он заходил на кухню, она начинала заливать молоком кукурузные хлопья.

— Привет.

— Привет.

Она была сильной и прекрасно играла в волейбол. Ее навесная подача в прыжке выглядела невероятно, а косые удары были потрясающе мощными. В одно утреннее приветствие она могла вложить тысячу смыслов, и Холлис тоже. Сказав «Привет», она говорила: «Я влюблена в тебя!» Обменявшись приветствиями, они редко продолжали беседу. Но интонация, с которой те были произнесены, оставалась с ними до конца дня. Они были сигнальными лампочками, которые могли ярко вспыхнуть, если бы Джозетт когда-нибудь подняла глаза, устремленные на кукурузные хлопья, падающие в тарелку.

Холлис представлял себе, как это может случиться. Он увидит смущенный взгляд, в котором прочтет ставшее невыносимым напряжение. Но, возможно, этого не произойдет никогда. Добрые люди приютили его в своем доме, и он не мог увести хозяйскую дочь, которая была моложе его. Поэтому он уносил свою тарелку с кукурузными хлопьями в комнату мальчиков и ждал, когда девочки позовут его, чтобы ехать в школу.

Когда Эммалайн проснулась тем же утром, у нее защемило сердце. Она едва могла дышать. «Когда?» — спросила она, обращаясь к украшенному звездами лоскутному одеялу, висящему на стене, а затем ответила самой себе: «Сейчас». Лароуз должен был вернуться в дом Равичей, но когда Эммалайн дотронулась до его густых каштановых волос, она поняла: этому надо положить конец. Точка. Укрывшись за дверью спальни, она набрала номер Равичей. Питер ответил.

— Я больше этого не вынесу, — заявила она.

Питер почувствовал, как у него сжалось сердце. Он подождал, но это не помогло.

— Ах, боже мой, прошу тебя, Эммалайн.

— Я просто больше так не могу. Это не должно продолжаться вечно, не так ли?

Ее голос задрожал. Она собралась с силами, выпрямилась, завела за уши пряди волос.

— Знаете… — проговорил Питер, делая шаг в сторону, чтобы посмотреть в окно. — Сейчас начались занятия. Все образуется.

— Я запишу его в здешнюю школу. Он будет учиться вместе с другими индейцами.

Нола уже встала. Она красила во дворе старый курятник, водя тонкой рукой взад и вперед.

— Пожалуйста, давайте просто отложим этот вопрос на некоторое время.

Питер замолчал. Он размышлял о ее просьбе насчет Лароуза. Она разозлила его. Случись подобное, жена бы его возненавидела.