Лашарела. Долгая ночь

Красота дочери заронила ему в душу надежду, что он может породниться с царской семьей. Тамта была необычайно красивой, и это в сочетании с добрым нравом и поистине царским воспитанием, а также богатством и всесилием отца позволяло мечтать о том, что корона Багратионов увенчает ее прелестную головку.

Тамта и Лаша росли вместе. Они были очень привязаны друг к другу, но отношения их не походили на любовь. Тогда Иванэ обратил свои взоры на сестру Лаши – Русудан. Если дочь Мхаргрдзели не удостоилась чести занять трон грузинской царицы, то, может, царевна из рода Багратидов станет женой его сына? А там будет видно, как повернется дело. Отчего невестке атабека не ступить на престол своей матери – великой Тамар?

Но и этой мечте не суждено было осуществиться.

Аваг, первенец Иванэ, больше всего на свете любил поесть и выпить. Женщины его не интересовали. К трону и власти он не тянулся. Аваг держался в стороне от дворцовых интриг и укрывался в отцовском поместье от суеты придворной жизни. Да и у Русудан не лежало сердце к сыну атабека. Ей казалось, что ленивый увалень Аваг начисто лишен мужества, и она могла представить его кем угодно, только не своим суженым.

В конце концов Иванэ понял, что и Аваг не принесет величия его дому.

Отказавшись от мысли пристроить дочь и сына, он решил сосредоточить свои силы на том, чтобы укрепить свое влияние на Русудан. Она могла помочь ему удержать в руках кормило власти.

Лаша был неоспоримым и законным наследником престола. Тамар сделала его соправителем сразу после смерти Давида Сослана. Наследник был храбр, крепок духом, хорошо образован, искусен в воинском деле. Но ведь ни один смертный, думал Мхаргрдзели, включая царей, не огражден в этом мире от опасностей. Все может быть… Но желанный случай все не представлялся, а атабек старел, враги его множились, объединялись вокруг царя и уже не стеснялись открытых выпадов против Иванэ.

Мхаргрдзели видел, как юный царь изо дня в день старается принизить его, отстранить от власти, но молча, с напускной покорностью переносил обиды, исподволь готовясь к решающей схватке.

Он знал, что в случае открытого разрыва с царем тот не ограничится лишь отстранением его от государственных дел и изгнанием его из дворца. Враги постараются уговорить царя наложить руку на его владения и огромные богатства.

Лаша был упрям, но как у всякого правителя, выросшего в неге и холе, настойчивости его хватало ненадолго. Случалось, что перед грозящей опасностью он внезапно отступал. Поэтому уверенный в конечной победе атабек терпеливо дожидался решающей схватки.

Он был спокоен и, хотя чувствовал себя оскорбленным больше, чем католикос, внешне не проявлял особого волнения.

…Мхаргрдзели поглубже уселся в кресло и, откинувшись на спинку, чуть прищуренными глазами смотрел куда-то вдаль. Едва заметная насмешливая улыбка играла на его губах.

Католикос неистовствовал.

Он несколько раз во всех подробностях, сильно преувеличивая, пересказывал атабеку то, что происходило на лашарском празднике, но ему не удавалось вывести Мхаргрдзели из равновесия. Под конец он решился прибегнуть к последнему средству.

– Не хотелось мне говорить тебе об этом, – обратился он к честолюбивому вельможе, – но, оказывается, они громогласно распевали песню, сложенную о тебе Руставели, и смеялись над тобой, потешая народ.

Иванэ изменился в лице. Как ни старался, он не смог скрыть волнения.

– Какую песню? Какого Руставели?

Атабек знал, о чем идет речь, но не желал подать и виду, будто ему что-нибудь известно.

– Гм! Какого Руставели? – горько улыбнулся католикос. – Того самого, Шота, стихотворца из Месхети, Христом проклятого! – Не спуская с Иванэ глаз, католикос прочитал:

От гнева позабыв себя,К нам в горы ринулся Мхаргрдзели,Детей и женщин убивалИз пховских гор, долин, ущелий.Кахети, Картли в страхе ждут.Имеретины оробели,А если к нам он повернет,

Нам не увидеть здесь веселья…

Как волк, ощетинился Иванэ, в глазах его сверкнул гнев. Католикос прикусил язык: он выдал себя, показал, что даже глава грузинской церкви знает эту ужасную песню.

Мхаргрдзели и сам слышал ее не в первый раз, но его возмутило, что сам католикос не погнушался повторить эти богомерзкие слова. Какую же известность приобрела эта гнусная песня, если проникла в высочайшие сферы, в святейший храм, врата которого извечно закрыты для грязной болтовни!

Дрожа от гнева и не зная, на ком его сорвать, атабек схватил подвернувшуюся ему под руку дорогую фаянсовую чашку и с силой швырнул ее об стену.

Вдруг с улицы в окна ворвался веселый гомон толпы и звуки бубнов.

Мхаргрдзели кинулся к окну и отодвинул занавеску. По улице проезжал царь со свитой.