Лазоревый петух моего детства (сборник)

— Бабушки — бич педагогики. Это наш директор сказал на собрании. Наш директор сам старик, он точно знает. — Вдруг Аркашка шлепнул кепкой по скамейке. — Придумал. Давай мы тебя перекрасим.

— Это зачем?

— Тогда тебя никто не будет рыжей дразнить.

— Пусть лучше дразнят. Я останусь как есть. А зачем это ты обо мне заботишься? Ты ненавидишь рыжих.

Аркашка снова сел. Вздохнул тяжело-тяжело.

— Я переменил взгляды. Слышишь, давай мы тебя перекрасим. Ты ведь в душе будешь знать, что ты рыжая, а другие не будут.

— Зачем? Пусть знают… Мне эту Марфу жалко. Она, наверно, красивая была и несчастная.

— Ты тоже красивая, — сказал Аркашка. Он застеснялся своих слов и, наверно, поэтому рассердился. — Не хочешь перекрашиваться? Как хочешь. Пусть тебе говорят: «Рыжий бес, куда полез?» Пусть кричат: «На рыжих облава!» — Аркашка прокричал эту фразу, после чего добавил: — Рыжая ведьма.

Ольга вскочила.

— Опять? Это ты зачем же опять?

— Я же не дразню тебя. Я просто напоминаю и предупреждаю: «Рыжая карга. Рыжая нахалка. Черный рыжего спросил: „Где ты бороду красил?“ Рыжий мерин, куда бегал?»

— Замолчи! — Ольга двинулась на Аркашку с кулаками.

— Что ты? Что ты наскакиваешь? — Аркашка прикрылся. — Я же просто говорю, как тебя будут дразнить, если ты не перекрасишься. «Рыжий, да красный — человек опасный. С рыжим дружбу не води, с рыжим в лес не ходи». Рыжуха.

— Я тебя убью.

— «Рыжих и во святых нету».

— Я тебя в самом деле убью.

— «Рыжий вор украл топор».

Ольга бросилась на Аркашку. Но он упал на землю и спрятался под скамейку.

— Какая рыжесть, — сказал он оттуда.

Ольга полезла было за ним, но Аркашка отбежал на четвереньках к вазе.

— Иди сюда, я тебе покажу что-то, — позвал он. — Отвалил каменную плиту от цоколя. Открыл тайник. Аркашка вытащил оттуда толстую пачку растрепанных книжек. — Вот. Детективы и другие ценные книги. Конан-Дойль. «Лига красноголовых». «Инесса, рыжий дьявол». А вот еще заграничный автор: «В когтях Барбароссы». Барбаросса — рыжебородый пират, гроза Средиземного моря. Мне эти книжки дома читать не разрешают. Дома я читаю по специальной программе. Только классику и биографии великих людей. Бабушка настаивает. Кстати, у классиков тоже рыжие навалом — и почти все как есть злодеи.

— Разорви эти книги.

— Скажешь! Книга — друг человека.

— Собака — друг человека.

— Книжки тоже. Всему хорошему в нас мы обязаны книгам. Видала, какие растрепанные? Их уже, наверно, миллион людей прочитали. Я их берегу, подклеиваю. Кстати, в «Трех мушкетерах» миледи — рыжая. — Аркашка хихикнул, запустил обе руки в свою надерганную челку. — Я иногда читаю и задумываюсь. Что мешает людям спокойно жить? Все говорят: подлецы мешают. И в книжках тоже. Какой-нибудь подлец всем кровь портит. Тысячи людей его ищут, не могут найти: он — как блоха в темноте. Я, значит, задумался: кто же эти подлецы все-таки? Как бы их сразу узнавать, ну, как лошадь или кошку, уже при рождении. Родился подлец — сразу на него карточку заводить спецучета и глаз с него не спускать. — Аркашка посмотрел на Ольгу с опаской.

— А ведь действительно, — сказала Ольга. — Подлецы, подлецы, кто же они по природе? Откуда берутся?

Аркашка вытащил из тайника еще пачку книжек, поновее.

— Про шпионов, «Волчье логово». Здесь рыжих штук двадцать. Все самые кровососы фашисты — рыжие. Русский изменник, в прошлом вор, — рыжий. Шпион-диверсант тоже рыжий. Хочешь, дам почитать? Не оторвешься.

— Не хочу.

— А вот эту хочешь? «Оливы, оливы». Про нашего разведчика в Италии, во время войны.

Ольгой овладело беспокойство, она напряглась вся.

— В ней тоже есть… эти?

— Полно, — грустно сказал Аркашка. — Фашистский фельдфебель, женщина-предательница и целый взвод карателей. Этот взвод так и назывался — «Рыжая банда».

— Значит, ты думаешь… Значит, вот ты как думаешь!

— Ну да, а как же мне было иначе думать? Если в книжках как подлец, так обязательно рыжий. Я даже рацпредложение написал: если все рыжие — подлецы, то почему милиции не переловить их всех и не упрятать куда-нибудь подальше? Я это сочинение дяде Шуре отдал, который разнимал нас. Он всех знает, даже главного комиссара милиции.

— Ну и что?

Аркашка посмотрел на Ольгу, хмыкнул.

— Он тоже спросил: «Ну и что?» А я ему афоризм: «Я мыслю, — значит, живу». А он говорит: «Не тем местом мыслишь». Взял с меня слово, что буду молчать до гроба жизни, потом снял с себя ремень, а с меня снял штаны. — В этом месте повествования Аркашка хлюпнул носом и возмущенно бровями двинул. — Еще лупит, да еще и приговаривает: «Мелкие мысли назойливее насекомых. К тому же от них труднее избавиться. Избавляйся и меня за помощь благодари». А потом говорит: «Если живешь, научись мыслить шире». А еще родной дядя. Я два дня не мог за роялем сидеть. Мне еще и от бабушки попало за то, что плохо играл. Короче, мы друг друга не поняли. Короче, я решил действовать самостоятельно… Ты была первая.

— Но это же хамство, — сказала Ольга.

— Что хамство?

— Хамство так думать. И эти книжки хамские.

Они помолчали оба, в грусти и в недоумении. Аркашка еще посопел вдобавок, потер свои горемычные уши.