Лебеди летят над тайгой

— Ничего удивительного, сам корень жизни окружен здесь разными легендами.

— Ну, а вы, доктор, верите в чудодейственную силу женьшеня? — спросил командир.

— В восточной медицине женьшень славится как лучшее средство чуть ли не от всех болезней. Однако достать его трудно. И стоит он очень дорого. Поэтому, видимо, мы так мало знаем о чудодейственном корне жизни. Но ведь невозможно допустить, чтобы в Китае, Корее, Японии, Тибете, Индо-Китае и Монголии, где издавна лечат многие болезни женьшенем, люди грубо ошибались. Повторяю, мы просто-напросто слишком мало знаем о лечебных качествах женьшеня...

Командир дивизиона отодвинул папку с бумагами, зажег новую свечу и подсел ближе к доктору. Разговор о женьшене живо заинтересовал его.

— Скажем, в Японии... Японские врачи сравнительно недавно перешли на «латинскую кухню», стали пользоваться последними достижениями европейской медицины, однако они не отказались от женьшеня. Нет сомнения, что женьшень очень сильное лекарственное растение. Некоторые русские ученые уже давно доказали лечебное действие корня. Нужны новые, дополнительные исследования...

— Старик уверяет, — перебил доктора командир дивизиона, — что если умирающему дать несколько капель женьшеневой настойки, он проживет еще долго. Есть здесь истина, доктор?

— Трудно сказать, так ли это. Тут народ относится к женьшеню с суеверным уважением. Кстати, один местный аптекарь говорил мне, что женьшень очень полезен в походах: укрепляет силы, устраняет усталость, даже утоляет голод.

— Нет, брат, моим артиллеристам без котелка борща да без каши перехода не сделать, — засмеялся командир. — Ну, а что же вам рассказывал старичок ва-панцуй? Упоминал ли он о какой-то семье из семи живых корней и одного корня спящего?

Доктор уставился на командира удивленными глазами.

— Нет!

— Ну, так вы ничего и не узнали, дорогой доктор. Ничего.

— Я спросил его, где растет самый ценный, самый лучший женьшень.

— И что же старик ответил?

— «Наша тайга, капитан, много панцуй есть: Улахэ, Ваку, Супутинка...»

— Постойте, постойте... Да это же названия рек в Советском Приморье! — воскликнул командир. — Сейчас поглядим! — Он достал из планшетки карту, разложил ее на фанерном ящике.

Я поднес поближе свечу.

— Вот... Улахэ... Стало быть, самый лучший женьшень растет у нас. Почему же мы так мало знаем о нем? А в Маньчжурии есть панцуй?

— Старик говорил, что уже давно нет. Даже в прежнее время искатели приходили в нашу тайгу за корнем жизни.

— Вот это здо́рово, товарищ капитан медицинской службы. В Маньчжурии мы с вами узнали о русском женьшене. Удивительно!

Вошел дежурный и положил перед командиром дивизиона радиограмму. Майор быстро сложил карту, сунул ее в планшетку и встал.

Мы с доктором вышли из палатки.

Ва-панцуй

Шли дни.

Занятый служебными делами, я постепенно стал забывать о старом искателе. Но вскоре в мою палатку переехал капитан медицинской службы. Каждый вечер он уходил со своим чемоданчиком в селение и возвращался, как правило, в полночь. Придя домой, доктор наскоро ужинал и садился писать. Однажды он сказал мне:

— Старичок ва-панцуй уже совсем хорош. Завтра я выпускаю его на улицу.

Доктор улыбнулся и с гордостью потряс в воздухе довольно объемистой тетрадкой:

— Женьшень! Вот здесь заложено начало моей будущей диссертации.

— По-моему, наиболее важная проблема сегодня — это кровососы, которых вы напустили полную палатку. Боже мой, когда же человечество будет избавлено от комаров и мошкары?

Доктор не обиделся, он согласился, что и комары, особенно малярийные, тоже важная тема для диссертации, однако отныне его мечта женьшень.

— То-то вы все бегаете по вечерам к ва-панцую. Наверно, успели уже выкачать из него не одну страницу о корне жизни. Признайтесь, доктор.

— Признаюсь, что это действительно так, — оживленно ответил доктор, снимая карандашом нагар с оплывшей свечи.

Рано утром к нашему лагерю подошел старик лет шестидесяти пяти, ниже среднего роста, сухопарый, с очень темным, изрытым глубокими морщинами лицом и клиновидной седенькой бородкой. На его неподвижном, почти каменном лице жили одни глаза — глубокие, быстрые, с чуть опущенным, как бы все время ищущим взглядом. На старике был помятый пиджак и черные штаны, заправленные в старые олочи. На голове его красовалась выгоревшая на солнце фетровая шляпа с узкими полями. Он опирался на толстую суковатую палку, которую во время ходьбы ставил не рядом с собой, а немного впереди себя, как это обычно делают старые, ослабевшие люди. Старик курил маленькую трубку, рассчитанную, как у многих местных крестьян, всего на несколько затяжек. Не вынимая трубки изо рта, он все время наполнял ее табаком. Это был удэге Сяо Батали.

— Где большой капитан есть? — спросил он у наших солдат. — Много говорить надо.

В это время из палатки вышел командир дивизиона.

— А-а, товарищ Батали, — произнес он громко. — Молодец, совсем здоров. Очень рад.

— Спасибо, — ответил старик. — Теперь его помирай нету.

— Зачем умирать! Теперь только и надо жить.

Оглядевшись по сторонам, будто не желая, чтобы слушали посторонние, удэгеец сказал: