Лебяжий

Сплошная ночь была, ни звезд, ни месяца, только темь да шелест дождя. Лосенок подполз, подтянулся к пряслу и высунул между жердями морду. На лоб капнуло несколько вкрадчивых мелких дождинок. Боль не уменьшилась, но стало легче от прикосновений дождя, от странных звуков и тресков, которые доносились из избушки. Это Станеев сидел подле запыленного транзистора и узнавал, что творится на свете. Он давным-давно не прикасался к приемнику, не читал газет, вообще ничем не интересовался. «Если я никому не интересен, то и мне не интересен никто», – решил когда-то Станеев, словно хотел этим досадить человечеству. Оно отнеслось к его решению спокойно. Ни на внешней, ни на внутренней политике государств это никак не отразилось. Одни строили что-то и торговали, другие воевали и разрушали, и все считали себя правыми. А Станеев дичал тут, скрывшись и от правых, и от виноватых, от счастливых и несчастных, от женщины, которая никогда его не преследовала. А если б узнала, что от нее бегут, то, наверное, очень этому удивилась бы и вряд ли наведалась сюда.

Она улетела, будто и не было, и Станееву хоть на минуту захотелось удрать отсюда, потереться среди людей. Вспомнился Степа, когда-то подаривший этот транзистор с вмонтированным в него маленьким будильником, компасом, лупой, какими-то блестящими безделушками, в назначении которых Станеев не разобрался до сей поры. Где он, этот славный чудак, Степа? Где Сима и Наденька? Где Водилов? Ни от кого нет вестей. Бежал от людей, а теперь еще скорее, чем когда-то в тайгу, сломя голову готов бежать к ним, на Лебяжий. Только кому ты там нужен? Человек обязательно должен быть кому-то нужен... Тогда ему легче справляться с собой.

Безразличие людей было обидно. А они попросту и не подозревали о его присутствии на земле. Ганин с его обломом, Раиса да еще два или три человека – вот все, кого Станеев повидал за все эти месяцы. А с юга и с запада наступала огромная, грозная жизнь, дымили факелы, которые несли через тундру невидимые великаны, рокотали в небе гигантские самолеты. Однажды у границы лесничества, Станеев увидал мощный трактор. «Катерпиллар», – прочел он на грязно-синем капоте невиданной машины. За рычагами в кабине сидел парень в солдатской гимнастерке. «После дембиля», – узнав в нем демобилизованного солдата, подумал Станеев. Тракторист, что-то прокричав Станееву, наехал на старый замшелый кедр, свалил его и подозвал Станеева.

– Ничего техника, а? – обрывая шишки, говорил он. – Пользуйся... за механизацию расплатишься шишками.

– Ты знаешь, сколько лет этому кедру?

– Мне ж на нем не жениться, – белозубо, бездумно улыбнулся механизированный ковбой и, нарвав шишек, забрался в кабину.

– Вздуть тебя, что ли? – раздумчиво проговорил Станеев, понимая, что и эта в иных случаях действенная мера уже ничего не изменит.

– Попробуй,– закрывшись в кабине, парень включил скорость и по пути свалил еще пару семидесятилетних кедров. – Эй, благодетель! Шишки-то собери! – прокричал он издали.

Станеев внял его совету и все до единой обобрал шишки. Посидев на одном из поваленных кедров, выпустил в небо заряд. Что же делать теперь, что делать? – допрашивал он себя и не мог ответить.

Все чаще и чаще наведывались в его владения вооруженные то на крыльях, то на колесах пираты. Станеев гонялся за ними, ловил, штрафовал, отнимал сети и ружья. А завтра приезжали, приплывали и прилетали другие рыбаки и охотники, и у Станеева опускались руки. Уйти отсюда, оставить все, как есть! Пусть валят деревья, пусть грабят этот удивительный в здешних широтах лес, стреляют зверей, глушат рыбу... пусть. У тебя лодчонка, у них катера с подводными крыльями. Ты по земле ходишь – они летают. Купят лицензию на одного лося, погубят трех или четырех... Флибустьеры, грабители!

5

Река сплошь была в тумане. Туман тут же оседал и снова подымался, затягивая проход, который лодка в нем оставляла. Если б навстречу шло судно, Станеев, летевший на огромной скорости, обязательно в него врезался бы. Он шел фарватером, без опознавательных огней. У стрелки решил держаться берега, но скорость сбавил только после того, когда чуть не врезался в опору одного из семи бетонных мостов. Во времена покойного Мухина берега соединял один, да и то понтонный, мост. Теперь их семь, и каждый является частью бетонного кольца, опоясывающего Лебяжий. Если б Станеев не был очевидцем, он не поверил бы, что за какие-то три-четыре года можно проложить столько дорог, соединяющих старый и новый поселки. Вон он, Лебяжий, мерцает во мгле огнями, за ним, разрезая мглу, вознеслись в сумрачное, густо забросанное гарью небо красные языки попутного газа. Факела далеко еще, но их зарницы, преломившись в тумане, широко размахнули зловещие драконовы крылья.