Лебяжий

Ганина часто бросало, и доставалось бокам изрядно, но как бы то ни было он старался программировать свое близкое и далекое будущее и, по возможности, следовать этой программе. Отклонения – в худшую и в лучшую сторону – случались почти всегда, но он не огорчался, не плакался на судьбу и каждое утро встречал улыбкой. В конце концов – вешаешь ты нос от неудач или держишь голову высоко – все случается в свое время. Одни удачи наскучат. И неудачи не могут преследовать человека вечно. Однажды наступит полоса удач – тогда хватай их полными пригоршнями, только не уставай удивляться жизни, не чванься, не отдаляйся от людей, которым в чем-то не повезло. Через год или через час ты можешь оказаться на их месте. И за причиненное тобою зло заплатишь сторицей. В этом смысле жизнь справедлива. А если расплата вдруг задержалась, то что-то ненормально вокруг, какое-то насилие совершается... Долго совершаться оно не может. Насилие – это власть силы, а сила рано или поздно кончается. На нее находится другая, разумная и неизбежная сила... Она предъявляет счет за попранную правду.

Как же оставаться справедливым, если в твоих руках сосредоточена огромная власть? Как не огрубеть душою, которую время и обстоятельства куют и закаливают в своей кузнице?

Порою ты вынужден быть жестоким, лукавым, грубым, угодливым, льстивым... разным, во имя чего-то высшего, например, конечного результата. А у строителя результат один – объект, который нужно сдать вовремя и еще лучше раньше намеченного срока. Ты завязан в один тугой узел с десятками организаций: одним подчиняешься, другие подчиняются тебе. Под твоим началом сотни людей, машин и механизмов, в твоем распоряжении миллионы рублей и ни единой копейки ты не имеешь права бросить на ветер. Вот сиди и решай, как ими рационально распорядиться...

Собственно, не думать ему не случалось. Голова постоянно занята, к ночи болит и пухнет, но люди не должны видеть тебя неопрятным, заросшим, озабоченным, злым и нервным. Первое правило руководителя – быть уверенным в себе, что бы ни творилось вокруг, доброжелательным и ровным.

– Толя, – Ганин, спустившись с палубы, окликнул шофера, – соединись-ка с первым участком!

– Первый слушает, – тотчас отозвался знакомый скучный голос. «Колчанов, кажется», – не успев надеть брюки, испытывая неловкость от того, что вызвал человека, а к разговору не подготовился, прыгал на одной ноге Ганин. Наконец, попав в штанину, махнул Толе: «Продолжай!»

– Что у вас? – безупречно копируя Ганина, с властною хрипотцой допрашивал Толя. Ганин и не подозревал за ним такого таланта. «Артист!» – подумал он. Голос шофера ничуть не отличался от его голоса. – Докладывайте!

– Стоим. Кран сломался.

–- Ну! – зловеще усмехнулся Толя, как бы ожидая дальнейших разъяснений.

– Что ну? Стоим.

– Может, я за вас ремонтировать буду? У, товарищ Колчанов?

– Сами справимся, – буркнул Колчанов.

– Через полчаса доложите о предпринятых мерах. – Ганин дважды повторять не любил – Толя знал его неписаное правило, как знали и те, с кем он разговаривал, подменяя своего шефа. Значит, разобьются в доску, а сделают. – Лукович воротился с рыбалки?

«А вот это уже сверх программы!» – с любопытством прислушиваясь, отметил Ганин. Он и не знал, что начальник участка пошел рыбачить. В эфире возникла долгая пауза. Видимо, Колчанов обдумывал, что ответить.

– Не напрягайтесь, Колчанов, – отняв микрофон у Толи, сказал Ганин. – Говорите правду.

– А правда в том, что жрать нечего, – угрюмо и нудно говорил Колчанов, длинный, сутулый, ершистый человек. Стоит, наверно, у рации, головой доставая до потолка, раскачивается на тонких ногах и тыкает скрюченным пальцем в микрофон. – Компот да частик, вот весь наш рацион.

– Рацион – это, кажется, у скота... – иронически вставил Ганин.

– Ошибаетесь! У скота меню... изысканное меню! А у нас рацион. Компот и частик. Иногда – каша перловая. Луковичу кланяться надо за то, что котлопункт рыбой обеспечивает...

– Что ж, поклонитесь. И не забудьте напомнить ему, что рыбалкой лучше всего заниматься после смены...

– А он сутки бессменно отработал! – через микрофон послышался грохот. Колчанов, должно быть, выпрямился и стукнулся головою в потолок или что-то сбил. – Сутки, понятно?

– Повторите еще раз, – попросил Ганин. – Только потише.

– Прошу прощения. Но зло берет... Вкалываем, вкалываем, а жрать нечего.

– Это я уже слышал, – сухо заключил Ганин и поскреб подбородок. На подбородке выступила щетина. Ганин сбривал ее дважды, а если после обеда не успевал, она высыпала, седая и жесткая. Пробовал бороду отпустить, но Юлия Петровна сравнила ее со старой мочалкой. – Толя, какое сегодня число?

– Тринадцатое, – зная, что шефу пора бриться, Толя достал из «бардачка» механическую бритву, завел. – А как я Луковича-то? – он подмигнул, и хитрые, блеклые, крошечные глазки исчезли под веками.

– Здорово, – сдержанно похвалил Ганин. – Только меры не предпринимают, а принимают. Грамотешки-то у тебя маловато!

– Для баранки хватает. А захочу – в цирк подамся. Меня борцом приглашали...