Лебяжий

Однажды застав Юлию Петровну плачущей, Ганин взглянул на себя со стороны и ужаснулся тому, что он совершает. Любя Юлию, жалея ее, он убивал ее ежедневно, ежечасно, словно мстил за все то доброе, что она сделала для него. Три года после этого случая у него никого не было, а потом – после отъезда Федосьи – сошелся с молодой ядреной няней, которую нанял для ухода за женой.

И Юлия Петровна не проснулась. Она не оставила даже записки, которая хоть что-либо разъяснила бы. Все могло сойти за случайность, но вспомнив ее в последний день, – растерянный бегающий взгляд, мятущиеся руки, наклеенная на дрожащие губы бодренькая улыбка – Ганин ни на минуту не усомнился, что это самоубийство.

«Вот и все. Долго же ты со мной мучился».

Федосья, прощаясь, без обиняков заявила: «Юленьку-то ты убил, Андрюша. Может, бог тебя за это простит, а моего прощения не жди. Одна она у меня оставалась...»

– И у меня одна... одна-единственная, – отводя глаза, глухо сказал Ганин. Говорил и чувствовал вокруг себя глухое пространство, за границей которого близкие люди, исключая Юльку-младшую, не видят и не слышат его. Сын вскоре поступил в авиационное училище. Федосья уехала. Потом и у Юльки начались занятия на инязе. И Ганин остался один и старался как можно реже бывать в своей огромной квартире. Там стерегло его одиночество. Впрочем, одиночество везде настигает.

– Толя! – от одиночества, от горьких мыслей и не проходящего чувства вины спасали люди и работа. – Давай-ка выпьем!

– За рулем не пью, Андрей Андреич. Такое у меня правило.

– А ты нарушь его... ради одной дорогой для меня даты.

– Извините, не могу. Я ведь не только за машину, за вашу жизнь отвечаю.

– За мою?! Ишь ты! Ну теперь мне не о чем беспокоиться, – иронически хмыкнул Ганин. Разлив коньяк в две рюмки, чокнулся ими, одну выпил, другую вылил на землю: «С днем рожденья, Юленька!»

Толя всей правды начальнику не сказал. Была и  другая причина, из-за которой он не пил: пьяного тянуло колоть дрова. В деревне, где Толя вырос, об этой странности его знали, во время загула подносили Толе самогона или бражки, а у ворот уж стояли нерасколотые чурбаки. Развалив их на мелкие поленца, Толя переходил к другому двору, и здесь снова начиналось то же. Деревнешечка маленькая была, и в каждой ограде стояли сложенные Толей поленницы.

– Включи рацию! – приказал Ганин и вызвал диспетчера. Ему тотчас же доложили, что кран на первом участке исправили, а Лукович здесь и ждет указаний.

– Появился, месяц ясный? Как улов?

– Да ничего, – предчувствуя жестокий разнос, уныло отозвался Лукович.

– Ничего – пустое место. А пустых мест я не терплю, Колчанов!

– Я слушаю, – тотчас откликнулся заместитель Луковича.

– Примешь дела у него. Ясно? – Колчанов начал было возражать, но Ганин резко его перебил: – Обойдемся без междометий. С этой минуты ты начальник участка. Слетай к Сурнину. Он внедрил у себя челночный метод. Ознакомься. Очень полезная штука. Исключает холостой пробег машин.

– Да я уж знаю. Видел в действии.

– А, тем лучше. Вводи у себя, не теряй время.

– Мне-то куда, Андрей Андреич? – робко напомнил о себе Лукович.

– Не беспокойся, Лукович. Я присмотрел тебе подходящее место. А пока продолжай рыбачить, – посоветовал Ганин и отключился. – Пересядь, – сказал он Толе. – Я сам поведу машину.

Вырулив на бетонку, гнал машину с бешеной скоростью. На губах блуждала легкая рассеянная улыбка. Толя этой улыбке не доверял.

– Остановите,– хмуро попросил он, когда на вираже, едва не столкнувшись, Ганин обошел «Магирус». Выйдя из машины, потребовал, чтобы Ганин сел на свое место. – Я ваше место не занимаю. А раз нечаянно попробовал, так человека подвел.

– Не выдумывай, старичок! Никого ты не подводил, – сказал Ганин и, чтобы окончательно рассеять сомнения, пояснил: – Луковича перевожу начальником транспортного цеха. Ясно? Так что не кати на меня бочку.

11

В конце августа Филька оклемался и, чуть прихрамывая, вышел из пригона под строгим присмотром Бурана. Как и в прежние времена, подошел к избе, мукнул, но тотчас отпрянул. «Эти люди, – подумал Филька, – способны на все. И никогда заранее не угадаешь, чего от них ждать: ласки или пули. Уходить надо. На воле все проще».

Обнюхав Бурана, он фыркнул, мотнул головою, как бы приглашая его с собой: «Айда вместе, старик! Вдвоем-то не пропадем».

Угадав его намерения, волкодав встал на дороге, жалобно заскулил, потом заворчал угрожающе и, наконец, залаял, пытаясь удержать своего друга.

«Пусти! Я не хочу тут больше жить!» – заматеревший лось нацелился в него отросшими рогами, ударил оземь копытом. Буран, укоризненно повизгивая, отскочил и, вызывая хозяина, снова залаял. Станеев не слышал. К нему недавно приплыли гости.

– Илюха?! Жив, старый бродяга! – воскликнул он, увидав выходившего из лодки высокого, полного человека. На корме сидела смуглая и тоже полная женщина и гладила маленького щенка.

– Жив, как видишь. Знакомься. Это моя половина.

– Елена, – сказала женщина. Станеев назвал себя и помог ей выйти из лодки.

– Как же вы меня разыскали?

– А как всякое ископаемое: немного чутья, немного везенья.