Лед и пламень

Я вытащил Эрнста из радиорубки, предварительно попросив радистов острова Рудольфа подменить его хотя бы часа на два. Сердце брало в тиски: неужели погибли?!

Потом я сказал:

- Ну, Петрович, пойдем крутить "разлуку",- так, не знаю почему, прозвали мы ручную гидрологическую лебедку.

14 августа нам сообщили, что на розыски Леваневского вылетели Водопьянов, Алексеев, Молоков. Из Москвы запросили, в каком состоянии наш аэродром. Исходили на лыжах всю льдину. Доложили: поверхность старой площадки испорчена. Но в пятидневный срок можем приготовить посадочные площадки размером пятьсот на семьсот метров. Покров крепкий, рекомендуем посадку на колесах. Просим привезти десять ампул нормальной воды для анализа, химически чистого гипосульфита пятьсот граммов, керосиновые фитильные печки, три лампы в тридцать линий, фрукты, овощи и "Океанографию" Шокальского. Книга была очень нужна Петровичу.

Боялся я за Кренкеля, как бы он не сдал. Он не снимал наушников и слушал, слушал, не подаст ли голос самолет Леваневского. Пришло сообщение правительственной комиссии. Она планирует: превратить нашу льдину в авиационную базу. Я снова обошел льдину, она день ото дня хуже. Надо трезво смотреть на вещи: наших четырех пар рук недостаточно, чтобы соорудить не просто посадочные площадки, а хотя бы мало-мальски пригодный аэродром.

Петрович решил проверить двумя вертушками скорость течения воды и скорость дрейфа. Одну опускал на глубину в четыреста метров несколько раз - показалось ему, что она неисправна. Только 16 августа докопался он до причины неисправности.

- Понимаешь, Дмитрич,- с жаром стал он рассказывать мне,- когда лед дрейфует слишком быстро, на глубине пятидесяти - семидесяти метров возникает обратное течение. Ты только представь: если бы наша льдина опустилась на такую глубину, ее бы понесло прямехонько к полюсу.

Киваю головой, говорю:

- Да, да, прямехонько к полюсу. Петрович рассердился:

- Дмитрич, у тебя слоновья кожа? Это же открытие.

- Не серчай, Петрович, я все понял. Только все думаю о Си-гизмунде.

- Думаешь, мы о нем забыли?!

Я взял лопату, пешню, топор, фотоаппарат и на лыжах пошел строить аэродром. Один. Я не мог оторвать от дел ни Женю, ни Петровича, ни, тем более, Эрнста от наушников: вдруг услышит Леваневского.

Всюду бугры, торосы. И вот я скалывал пешней лед, укладывал его на нарты, отвозил. Я снял и меховой жилет, и гимнастерку - жарко. Хватило меня часа на четыре.

Спринтерская скорость льдины начинает всерьез беспокоить: она столкнулась с соседкой, подняла ту на дыбы, высота торосов с "рехэтажный дом. Пострадала и кромка аэродрома, который я взялся строить.

Я долбил лед и вспоминал, вспоминал. Большелобый, красивый, сильный человек. Семнадцати лет он, сын питерского рабочего, ушел на гражданскую войну, а отвоевавшись, стал учиться. Сигиз-мунд окончил школу морских летчиков в моем родном Севастополе. Спасал челюскинцев, устанавливал рекорды дальности полетов. Входил в первую семерку Героев Советского Союза, награжден орденами. Было Леваневскому всего тридцать пять лет. И вот - погиб, и с ним его экипаж, шесть человек. Что он погиб, я уже не сомневался.

К 23 августа мы полностью закончили очистку ледяной площадки. И на всякий случай решили найти место для второго аэродрома. В течение двух часов "ощупывали" каждый участок льдины, осматривали торосы и бугры, но подходящей площадки не обнаружили.

К нам опять заявилась неожиданная гостья, которая вызвала большое оживление: в лагерь прилетела чайка.

Вечером слушали "Последние известия" по радио. Передавали, что в Москву вернулись из Америки герои трансполярного рекордного перелета: Михаил Громов, Андрей Юмашев и Сергей Дани-лип. Москва торжественно их встретила.

Ночью получили радиограмму из Москвы: нам предлагали следить за полетами американского арктического исследователя Вил-кинса, который вылетает на розыски экипажа Леваневского из Коппермайна (северное побережье Канады). Мы в точности выполняем указания Главного управления Северного морского пути.

Налетевший шторм не утихал долго, засыпал и аэродром, и склады, и гидрологическую лунку, и кухню. Пурга прекратилась лишь через несколько дней, заставила меня заняться "археологией": раскопками всего хозяйства. А между тем подоспел юбилей - сто дней на льдине. Написал об этом статью в "Правду", подвел некоторые итоги.

Итоги мы подводили не только для печати. При каждом удобном случае старались суммировать научные выводы, передавать их по инстанциям.

Мы трезво смотрели на вещи. Льдину все время сжимало, трещина подбиралась к нашей палатке, в которой 1 сентября температура была плюс три градуса.

И льдина, эта исполинская, многомиллионнотонная махина, уменьшалась медленно, но верно.

Непрерывная сырость дала себя знать: мы подхватили ревматизм.

Я записал в дневнике: