Лед под кожей

В конце концов, даже ему самому не удалось с первого раза. Получилось лишь позже, когда он окончательно переехал из дома. Ему помогла эффективная медицина, которую, однако, Трэвису с его зарплатой он едва ли мог прописать: тотальный недостаток денег в сочетании с твердым убеждением, что он не хочет и не будет обворовывать старушек. Тысячи часов, проведенных над жутко унылыми ӧссенскими знаками, воспитали в нем волю куда сильнее, чем обычно бывает у людей, которые добираются до наркотиков из сибаритства или от скуки. У него была в запасе годами взращиваемая способность в течение долгого времени терпеть неудобства. И, кроме того, ему не пришлось преодолевать юношеское упрямство и мириться с семьей, чтобы стать порядочным гражданином; классическая схема в его случае пошла наперекосяк. Отец привел его к зависимости, а Лукас ненавидел его так страшно, что боролся за свободу как сумасшедший.

Однако Лукас не мог себе представить, что Трэвис сумел бы повторить его метод. Кому-то следует повесить на рот замок и связать руки, потому что те явно его самовольно предают и хватают все, что пахнет грибами. Лукас в целях детокса мог бы депортировать его в отцовский дом. Там все обустроено для таких мероприятий.

Он усмехнулся. Мысль о том, как он неделями держит шефа «Спенсер АртиСатс» в заключении в гардеробе Софии, была и правда забавной. Куда там, Трэвис совсем не такой, как он. Ему может помочь совсем другое. Лукас разумно взвесил свои возможности, способности и ответственность и решил, что в случае необходимости позвонит Дюваль. Мир полон психотерапевтов, специализирующихся на бережном и эффективном лечении разнообразных зависимостей.

С этим убеждением он энергично разорвал конверт и вытряхнул микрод на ладонь. Вставил его в проигрыватель.

Он и правда был от Трэвиса. Запись сделана сегодня ночью. На ней была видна квартира, согласно ожиданиям Лукаса, в люксовом современном стиле, балансирующем между напыщенностью и китчем, в тысячу раз дороже, но в то же время в тысячу раз уютнее любого гостиничного номера. Трэвис выглядел опустошенным. Конечно, за пару дней едва ли можно значительно похудеть, но в его случае казалось так. Растрепанные волосы, ввалившиеся, совершенно серые щеки, над которыми невменяемо блестели глаза. Его пропитанная потом рубашка с короткими рукавами свидетельствовала о том, что он именно в той фазе, когда становится страшно жарко – и в то же время шерстяное одеяло у его ног говорило о том, что фазы жара регулярно чередуются с таким же страшным ознобом. Трэвис сидел на гигантском диване, так мягко обитом и таком глубоком, что безнадежно в него проваливался и задыхался, а подбородком упирался в самые колени. При взгляде на блестящую обивку из кремово-белой кожи Лукас слишком живо вообразил, как влажно и липко этот материал прилегает к вспотевшей спине человека, которого трясет в приступе тошноты. Нет, это точно была не та мебель, на которой Лукас предпочел бы страдать.

– Я решил, – хрипло заговорил Трэвис. – Что сделаю эту запись. Для тебя. Господи, Люк, ты единственный, кто меня понимает. Ты сможешь понять, каково мне.

Он потянулся за полотенцем и вытер лицо.

– Я… я знаю, что повел себя с тобой не очень хорошо. Ты все время пытался мне помочь, предупреждал меня заранее, а я… а я… я тебя подставил. Я расторгнул спонсорский договор, но только потому, что мне так сказали ӧссеане. Я был в бешенстве и хотел тебе навредить, но… Господи, Люк, если бы ты был тут со мной! Ты бы точно смог меня подбодрить. Но я боюсь, что… что ты злишься на меня.

По лицу Трэвиса тек пот. Он так заикался, что его было сложно понимать.

Лукаса передернуло. Нет, он не злился на Трэвиса. Ему было жаль его. Однако он решительно не был уверен, как долго его желудок позволит смотреть на это.

– То, что происходит со мной… это очень страшно. Мне так плохо. Но я не могу никуда пойти… понимаешь, Люк… ни к доктору, потому что человек в моем положении, конечно… просто не могу позволить себе такую публичность и такой позор, что, мол, принимаю наркотики и…

Трэвис вновь вытер лоб.

– Разумеется, так слава морская… мирская… ну, знаешь эту поговорку, да? Уже не будешь заботиться о положении, о достоинстве, когда тело так… Знаешь, я постоянно трясусь так… так, будто бы внутри, если ты понимаешь. Ноги сводит судорогой. Колет под ребрами. Еще сердце колотится, и я не могу… не могу нормально помочиться. Это ужасное чувство – стоять над унитазом полчаса и… и… – Он осекся. – Постоянно дергаются пальцы и кажется, будто… будто я парю немного над землей, если понимаешь, о чем я. Господи, опять холодно! Я все время трясусь.

Трэвис замолк, потянулся за одеялом и обернулся им.

– Тяжело обо всем этом говорить, но если ты сможешь понять, каково мне…

Лукас закрыл глаза. Он прекрасно понимал, каково Трэвису, и без описания проблем с мочеиспусканием. Кому-то стоило бы посоветовать Большому Боссу пить много воды, залезть в ванну и любезно не делать подобных записей; но самому Лукасу не хотелось. Он до неприличия устал.