Лед под кожей

Позже она отваживается посмотреть в окно: там уже вечер, на небе светит луна Рекег, а в ее лучах мальчик ходит и ходит вокруг все того же дерева; и Камёлё идет спать и трясется в постели от ужаса, закрывает лицо ушами, и ей все равно кажется, что она слышит дыхание и шаги… Утром она вновь осторожно смотрит в окно, а он ходит там и ходит, даже теперь, нетвердо, неповоротливо, в стоптанных ботинках, измученный до смерти, но все ходит, и ходит, и ходит…

* * *

Парлӱксӧэль аккуратно положил руку на высокий белый подлокотник стула. Непринужденная поза. Бархатные серебристо-серые уши, пронизанные, без преувеличения, сотнями ритуальных колечек, мягко ниспадают по обе стороны его лица. Само лицо серое, с фиолетовым отливом, подсвеченное бликами белоснежного облачения пертӱнских верховных жрецов. Лицо красивое. Симметричное. Аристократичное. Прекрасное.

Лицо самого могущественного человека Ӧссе… если тактично опустить Рекег.

Конечно, он звонил не из храма Далекозерцания, как какой-то плебейский проситель; за его спиной Камёлё увидела стены пертӱнского дворца, стрельчатые своды из сверкающего белого мрамора, стремящиеся к великой славе Божьей навстречу зеленоватому ӧссенскому небу.

– Камёлёмӧэрнӱ,– сказал он, и его уши легонько затрепетали, – я обращаюсь к тебе спустя долгие годы, но ты меня наверняка помнишь. Мы были знакомы в детстве.

Она не могла понять, зачем он это упомянул. Человек в его положении предпочел бы стереть из своей жизни столь неудобную историю. Потом она поняла: угроза. Может, он намекает, что теперь-то он может ей отомстить.

В этом она должна его срочно разубедить.

– С тех пор наши пути бесконечно отдалились, эминенция досточтимейший. Тебе сопутствует благосклонность Аккӱтликса, меня же пощада не ожидает. У меня нет больше ничего, что я боялась бы потерять.

Парлӱксӧэль растолковал все совершенно правильно. Даже улыбнулся.

– Каждому есть что терять, не сомневайся! – заверил он ее. – Но я не таю злобы. На самом деле это было очень хорошим уроком, Камёлёмӧэрнӱ. Унизительное наказание, но каждое его мгновение я заслужил. Я еще легко отделался. Те двое не выжили.

– Даже тот со сломанной ногой?

– Дасӱриёль потерял сознание, когда ты вела нас по одному из пустых двориков. Никто его там не нашел, так что за ночь он истек кровью.

Камёлё молчала. Было совершенно не к месту спустя столько времени открыто демонстрировать сожаление… или же объяснять ему, что она не хотела этого делать, всего лишь не могла остановиться. Он уже давно сам догадался.

«Аристократичный. Прекрасный. С удивительно понимающим выражением лица духовного лидера – вы посмотрите!» Парлӱксӧэль сделал карьеру.

Он смотрел ей в лицо на расстоянии множества световых лет – спокойно, без злобы, с полной открытостью. Стоило признать: харизма у него есть. Будь его смирение настоящим или поддельным, Камёлё все же чувствовала, как он на нее воздействует. Вероятно, это смешно, но впервые спустя годы она могла искренне сказать, что то убогое разбитое зеркальце она ему простила.

– С тех пор я знаю о твоей силе, – продолжил Парлӱксӧэль. – Редко случается, что человек, соблюдающий законы Аккӱтликса, становится мишенью глееваринского удара. Я против Церкви никогда не грешил, так что мог бы не подвергаться ничему подобному. Мы оба знаем, как принято: глееварины – это слепые орудия недовольства Аккӱтликса, которые должна держать крепкая рука священника, дабы они не стали угрозой Богу и людям. Однако я не думаю, что все они без исключения должны быть лишены собственной воли, как это традиционно происходит при торжестве Озарения. Я верю, что ты, например, пережив момент, когда твоя собственная сила вышла из-под контроля, с тех пор используешь ее с наивысшей осторожностью. Для таких глееваринов я готов признать право на истинную личность.

«Боже, какое великодушие!» Парлӱксӧэль, очевидно, ознакомился с ее делом и знал, что она избежала ожидаемых последствий торжества Озарения. Теперь он делал все, чтобы ее задобрить и убедить, что не станет при первой удобной возможности заливать ей в глотку двойную дозу рӓвё. «И я должна тебе поверить?» – думала Камёлё. Но и бровью не повела.

– Мой верный слуга, на данный момент пребывающий на Земле, заверил меня, что именно ты способна на настоящую безусловную преданность, – заключил Парлӱксӧэль.