Леди Феникс

— Храбришься, милая? Это ненадолго. Знаешь, какое у тебя сейчас лицо? Бледное до синевы, и жилка бьется под глазом, рот приоткрыт, потому что дышать нечем, а глаза… обожаю твои глаза. — Я повернулась к зеркалу и невольно усмехнулась. — Ну, так что, милая? Раз, два, три, четыре, пять, выходи меня искать.

— Мне запретили играть с плохими мальчиками и вообще сегодня оставили дома.

— Не расстраивайся. Завтра будет новый день, и все изменится. Сладких снов, детка.

Он повесил трубку, а я заметалась по комнате. Он сказал "твой сын". Это ничего не значит. Он мог еще раз заглянуть в мою медицинскую карту, но он это сказал, и я готова была поверить.

— Этого не может быть, — повторяла я, вышагивая от окна к двери, несколько шагов в одну сторону, поворот и несколько шагов в другую. Шаги все быстрее, движения все резче. — Этого не может быть. Ребенок не мог выжить. Это бред.

Я схватила вазу со стола, швырнула ее на пол, вслед за ней туда полетели другие вещи. Я крушила все вокруг себя и орала:

— Этого не может быть!

Орала в голос, под испуганный лай Сашки, но не могла заглушить тихого шепота в душе: "А вдруг?"

С тех пор каждую ночь звонил телефон, я снимала трубку и слышала, как плачет ребенок. В четверг я не выдержала и поехала в клинику, хотя запрещала себе даже думать об этом. Я могла попросить Лялина навести справки о ней, и это было бы первым шагом на пути к безумию. Чтобы не спятить, я должна забыть об этой клинике, но вместо этого я поехала туда.

Шел обход, и меня попросили подождать в приемной. Я устроилась в кресле и огляделась. Здание небольшое, бывший детский сад, территория огорожена, в прошлый раз мы покинули клинику через дверь, выходящую на север, она была напротив калитки, там, в переулке, стояла машина. Центральный вход в противоположном направлении, ворота открыты, перед входом небольшая площадка для машин.

Наконец появилась женщина, кивнула мне и повела в кабинет.

— Слушаю вас.

— Я бы хотела поговорить с хозяином клиники. Это очень важно.

— Я готова помочь вам. Собственно, что случилось?

— В октябре в клинике у вас лежала женщина… — Я знала, что все это бессмысленно, что хозяин не ответит на мои вопросы, а никаких записей нигде не будет, ни одного свидетельства, что я была здесь.

— Да? Как ее фамилия?

— Ее привезли без документов. — В лице врача ничего не изменилось. — Я бы очень хотела поговорить с ним.

— С Олегом Сергеевичем?

— Да… думаю, да.

— Боюсь, что это невозможно, — поджала она губы. — Ужасное несчастье. Он погиб три недели назад.

— Погиб?

— Да. Его сбила машина возле подъезда. Ужасно, мы не знаем, что теперь будет с клиникой. Для нас всех это такой удар. Человека, сбившего его, до сих пор не нашли.

Женщина вздохнула, а я невольно усмехнулась. Ну конечно, врач не мог остаться в живых, потому что он знал… боюсь, что только он. За все время своего пребывания здесь я не видела никого, кроме врача и Лукьянова. Ни медсестры, ни уборщицы… Но ведь кто-то помогал ему во время операции? Вряд ли… а если так, то скорее всего и с этим человеком случится несчастье. Теперь никто никогда не ответит на вопрос, что здесь произошло. Никто, кроме Лукьянова.

— Вы не возражаете, если я взгляну на палату.

Она не возражала.

Мы прошли узким коридором в конец здания. Вот выход на улицу, еще один коридор за стеклянной дверью. Сейчас она открыта, а тогда Лукьянов отпирал ее ключом. Здесь две палаты, в одной из них лежала я. Жалюзи на окнах, ширма, кровать… все так, как я запомнила.

— Палатой часто пользуются?

— Эти комнаты неудобно расположены, отдельно от всех, как видите. Не припомню случая, чтобы тут вообще кто-нибудь находился. Женщина, о которой вы говорите, лежала здесь?

— Она так сказала.

— Невероятно, — с сомнением глядя на меня, пожала она плечами.

Я могу попросить Лялина, он что-нибудь да узнает… какая-то зацепка все равно есть… Я даже думаю, что смогу ее найти, не обращаясь к своему другу. Лукьянов позаботился об этом. Ведь поиски с чего-то надо начинать.

— Можно, я немного здесь побуду? — Врач посмотрела с недоумением, и я поспешно шагнула к двери. — Извините.

"Он все просчитал", — думала я, идя по коридору. Сегодня он может праздновать первую победу. Только второй не будет. Не будет, даже если мне придется пустить себе пулю в лоб. Напишу красным фломастером плакат: "Мой ребенок мертв" — и буду смотреть на него до тех пор, пока не вобью себе эту мысль в голову. Мой ребенок мертв. Ах, Саша, Саша… ты так ничего и не понял.

Я вышла за ворота, оглянулась и сказала себе:

— Меня тут не было. Ни тогда, ни сейчас… — И тут увидела машину Тагаева. Дверь "Хаммера" распахнулась, и появился Тимур. Не спеша направился в мою сторону, а я сжала зубы, чувствуя, как земля уходит из-под ног.

— Это здесь? — спросил Тимур. Я знала, что он имел в виду, но не хотела верить в то, что стало очевидным. Как я могла надеяться?