Леди GUN

Вскоре к Лене стали напрямую обращаться иные служители культа, выклянчивая себе более престижные места. Это произошло не сразу, а по истечении нескольких лет, когда стало очевидно, что Симеон ничего не решает. Епископ превратился в живой труп. Все решала Елена Александровна, Матушка. Так с почтительностью называли ее архиереи. Ее завалили презентами и подношениями. Она принимала не от всех, брала, будто оказывала услугу, удостаивала чести. Тот, кто нес, боялся, что она не возьмет, для них это означало бы то, что Елена Александровна утратила к ним свою благосклонность и уважение. А она давала понять, чтобы несли лучше иконы да антикварные изделия, чем всякую белиберду, а лучше деньги.

– Ты не боишься? – спросил однажды Борис.

– Ты не боялся? – огрызнулась она.

Тогда он сказал:

– То, что я сделал тогда, я делал для тебя. Я хотел изменить твою жизнь, нашу жизнь. Я хотел, чтобы ты воспряла духом, чтобы жизнь на новом месте окрылила тебя. Ты же стала зарываться, зачем тебе это? Чем выше взлетишь, тем больнее падать, что ты о себе возомнила?

– Ты говоришь – новая жизнь окрылит меня? Крылья… Боря, я тебя очень уважаю, – снисходительно улыбнулась Лена. – Я благодарна тебе за то, что мы здесь. Ты дал мне крылья, но ты не пытался научить меня летать. К чему, скажи, мне крылья, сложенные за спиной? Со стороны они смотрятся как горб. Это уродство. Красота в расправленных крыльях, в свободном полете, в гордом парении высоко над всеми… Выше всех. Ради этого стоит рискнуть.

– Люди меняются, – покачал головой Борис.

И все равно до конца он не мог себе представить масштабов всех ее замыслов, глобальности ее амбиций, которые он считал лишь больным воображением женщины, заплатившей слишком большую цену за свои невостребованные мечты.

Главным для нее стало дело. Дело она трактовала по-своему. Были еще дети. Она очень любила своих Андрюшу и Милочку и отдавала им целиком материнское сердце. Сердце, но не время. Большую часть своего времени она посвятила делу. Ну а с детьми она была тепла и приветлива.

Сначала она морщилась, но затем привыкла к этому обращению – крестная. Симеон по научению Бориса действительно учинил показной обряд. Детей крестили в Киево-Печерской лавре при большом скоплении народа. Крещение мало походило на заурядный обряд, оно отличалось помпезностью и церемониальным лоском. Было объявлено, что епископ усыновляет сирот. Инсценировка удалась на славу. У многих очевидцев наворачивались слезы, и не было в этих слезах лукавства. Они искренне преклонялись перед гражданским мужеством Симеона, являвшего на примере любовь к ближним своим. Неожиданно для себя Борис очень подружился с детьми, особенно с девочкой. И Мила души не чаяла в дяде Боре.

Все было бы гладко, если бы впоследствии не стала такой заметной та власть, какую Елена имела над епископом. Зацепка для злых языков была налицо. Остальное нанизали, как на шампур. Молва поползла по свободным ушам: «Да какая она крестная мать, она сожительница Симеона, а дети незаконнорожденные». Слухи о подобном сраме докатились и до Синода. Там развели руками, но поделать ничего не смогли, нет, не с Симеоном, а со слухами, дабы раз и навсегда оградить Симеона от непристойной крамолы, выгодной недоброжелателям православия.

И все-таки сплетни резали слух, Симеон чах на глазах, он ходил как в воду опущенный. Борис успокаивал и подбадривал его. Настали времена, когда Борис не считал для себя зазорным похлопывать свою бывшую жертву по плечу. Теперь они стали вроде как сообщниками.

– Чего полы носом скребешь? – говорил ему Борис. – Ничего тебе не грозит. Эти слухи – пустой звон без письменного подтверждения знающих людей вроде меня и Лены. Взять меня, так я ничего подтверждать не собираюсь, как, впрочем, и опровергать. Пусть себе треплются. Собака лает – караван идет. Так же, я уверен, считает и Лена.

Елена Александровна вообще никак не считала, она была далека от этих мелочей. Ей исполнилось тридцать лет. В свои тридцать она ничуть не подурнела, даже расцвела. И тут произошло событие, которое послужило отправной точкой превращения Елены Родионовой в одну из самых богатых женщин Киева и всей Украины, за исключением, конечно, коррупционеров из верхних эшелонов партийной власти. К слову, с ними Родионова не собиралась конкурировать. Ей больше нравилось с ними дружить.

В этот год к ней через посредников обратился человек, известный в преступном мире Киева как король контрабанды Ростислав Строка. Как человек дальновидный и проницательный, он без особого труда разглядел в Родионовой ценного партнера. Глаз Ростислава Строки был наметан. В руках Родионовой он увидел ключ от сокровищницы, которая, по его расчетам, должна была приумножить его капиталы.