Леди, которая любила лошадей

— Говори уже, — Сенька оперся на пыльный шкап. — Княжич у нас цепкий, раз вперся, то уж не отпустит… да и мы его не смогем. Хотя зря, конечно… есть люди, которых трогать не след…

Аполлон оскорбленно поджал губы.

И часы вытащил.

Постучал пальцем по циферблату, нахмурился.

— Стали… и часы тоже… надо же…

— И давно здесь пробоина? — подал голос Ладислав. И сам же себе ответил. — Давно, если до механизмов дошло. Мертвомир из всего силу тянет. Из живого быстрее, а неживое… все когда-то в той или иной мере живым значилось.

— Чего вы несете?

— Ржавчина, — некромант выглядел на диво спокойным. — Тонкие механизмы выходят из строя первыми. Магии, полагаю, в доме вовсе не осталось? Система охраны давно мертва, как и прочие… вот что за гадость вы сюда притащили. А главное, зачем?

— А об этом тебе, мертвогон, скажут… если, конечно, захотят, — Сенька чихнул, и звук этот громкий разнесся под дому. — Прости, Господи, раба своего, ибо грешен я…

Сенька перекрестился.

— Хватит! — взвизгнул Аполлон тоненьким голосочком. — Я… я не хочу больше слышать эти глупости! Нам… нам обещали, что все будет хорошо, что…

— А ты и поверил, дурашка? Верно ты, княжич, сказал, в заграницах его подцепили. Уж больно бабы за Аполошки разум теряют. Он же и гораздый… тут и батька его преставился.

— Сам?

— Того знать не могу, извини, — Семен Евстратович присел у стены. — Я б тебя отпустил вовсе, глядишь, чего б и искупилось… связался на старости лет… дурак… так вот, Аполошка сперва-то ласкою, а после… после привез он одну штуку, стало быть, из-за границы…

— «Героин»?

— Во-во… дамочки от него млеют, а после-то… после оказывается, что штука эта последнего розума лишает, — Сенька покачал головой. — И выходило, что даже те, которые навроде как гордые, которые соображали, чего на самом деле Полечке надобно, ничего-то поделать не были способны. Вот…

— И много их было?

— Я не считал.

— Заткнись!

— А ты, кошак блудливый, на меня не гавкай, — строго велел Сенька. — Я тебе не нянька, я живо научу обхождению политесному.

Аполлон на всякий случай пересел на ступеньку выше.

— Только знаю, что не один он таков… эти, с позволения сказать, борцы живо сообразили, как деньгу на революционерские нужды брать мягко и без крови. Да и не только деньгу… так-то…

Он вновь вздохнул, и Демьян готов был поклясться, что Сенька и вправду сожалеет.

— А на конюшнях что было? Чего вы к ним привязались-то? — Вещерский сцепил пальцы и запястья напряг, что не осталось незамеченным.

— Не шали, княже. Я хоть и с обережцем, а оно все одно по ушам дает, но, если пальну, тебе похужей буде, да… хотя… может, и шали. Веревочка заговоренная, сказывали, вот и погляжу, чего ихние говоруны стоят.

Демьян тоже попробовал, уж больно тонкою казалась бечева, да добился лишь того, что впилась она в кожу, врезалась едва ли не до крови.

— А вас, Демьян Еремеевич, особливо уважить велено, — сказал Сенька. — Так что вы уж постарайтеся не убиться пока…

— Постараюсь, — пообещал Демьян.

И спину тихонько почесал о спинку кресла. Хранитель не спешил успокаиваться, и теперь под кожу будто иголки загоняли.

Ничего.

Демьян потерпит.

Посидит вот. Послушает. Присмотрится… ведь должен же он что-то увидеть, не зря ж его Вещерский в это место приволок… и не зря теперь поглядывает искоса, будто ожидая чего-то.

Знать бы еще, чего именно.

Глава 25

Женщине, что покинула авто, с виду никак нельзя было дать восемьдесят лет.

Да и семьдесят.

И того меньше.

И вовсе она, пусть и не скрывавшая прожитых лет, не прятавшая седину за краской, а морщины под слоем пудры, казалась удивительно молодой.

Хрупкой и звонкой.

Столь удивительной, что Василиса, позабыв про всякий стыд, разглядывала гостью.

— Доброго дня, — сказала она, спохватившись, что этакое неприкрытое любопытство может быть истолковано превратно.

— И вам, мои дорогие, — голос у Алтаны Александровны оказался по-девичьи звонким, и это тоже не удивило. Какой еще может быть голос у женщины, которая душой молода.

Она оперлась на руку солидного мужчины, выглядевшего аккурат на свои года.

— Стало быть, ты Василиса, — смуглый палец указал на Василису. — А ты Марья-княжна… Настасья, полагаю, все еще за границей?

— Вы знаете?

Алтана Александровна рассмеялась.

— Если семья отреклась от меня, это еще не значит, что я готова от нее отказаться.

— А могла бы, — проворчал мужчина, который всем видом своим показывал, что никакой-то радости от этакой родственной встречи не испытывает.

— Брось, не ворчи, — Алтана Александровна поправила ему воротничок. — Он у меня хороший, только старый, вот и ворчит все время.

Мужчина пробормотал что-то невразумительное и, вздохнув, будто смирившись с неизбежностью, произнес:

— Истомин. Константин Львович…

— Изобретатель, ученый, мой супруг, отец наших детей и чудеснейший человек, — добавила Алтана Александровна. — А еще невыносимый зануда. Я ему говорила, что сама доберусь…

Она вошла в дом летящим легким шагом, и Василиса вдруг поняла, что дом этот ей знаком, что случалось двоюродной бабушке бывать в нем прежде, вот только когда?