Ледяной клад. Журавли улетают на юг

Баженовой все это не нравилось. Комната — на двоих досталась ей как раз поблизости от телефона, и за пять вечеров и ночей, проведенных в гостинице, она узнала все, что касалось положения со снабжением на комбинате, а попутно прослушала и десятки интимных разговоров, неумело зашифрованных для ожидающих своей очереди к аппарату.

Ее соседку по комнате, Нину Ивановну, заведующую пошивочной мастерской, к телефону вызывали чуть не каждый час. Она своим высоким голосом кричала в трубку: «Бери только нижние… Нет?.. Ну, международные, в курьерском… Нет, так я не поеду. Дождемся пекинского… Куда?.. Сейчас?.. Ладно!.. Иду!.. Я тебя тоже…» А возвращаясь в комнату, равнодушно говорила Баженовой: «Сестра звонила. Нездоровится. Просит зайти, навестить…» Нина Ивановна ехала из Норильска в отпуск на юг, отдыхать. Она удивлялась, почему Баженова так рано ложится спать, в лучшем случае вечером сходит только в кино или в театр. «Ты, пожалуйста, не запирайся на ключ, — просила она. Никто тебя не утащит. Я могу у сестры засидеться».

В этот вечер Баженова нашла на столе записку: «Если вздумаешь спустись в ресторан. Будут приятные люди. Познакомишься. А что? Не пожалеешь. Нина».

Баженова невесело улыбнулась, разорвала записку, бросила в угол, в проволочную корзинку. Всякому свое. Существует, по-видимому, в жизни и такой идеал. Ресторан. Приятные люди. Международный вагон в пекинском. Отдых на юге. И Нина Ивановна эта вроде бы не из тех, что упорно проводят свой досуг между ресторанами, ОБХСС и прокуратурой. Просто хочется ей взять всю «красоту» жизни, пока она молода. Растрясти за два-три месяца отпуска, положенного северянам, все деньги, накопленные за год. Ну, и случится пошиковать, повеселиться за счет «приятных людей».

Да, так вот и живет человек. И верит, что это самое лучшее. И хочет убедить в этом других. Баженова подсела к столику, достала из сумки маленькое зеркальце, поправила волосы. Трудно дался ей сегодняшний разговор с Львом Ефимовичем: под глаза сразу легли черные круги. А пришла туда свежая, румяная.

Повертела головой. Ничего! Эта маленькая нервная встряска быстро пройдет. А большее — потом — она выдержит. Все, что только в возможностях человека, она выдержит! Сейчас надо лечь и уснуть. А утром в лабораторию и на рентген.

Она перелистала «направления», которые вручил ей Лев Ефимович. Этот суровый, строгий хирург оказался вовсе не таким уж сухим, бессердечным, каким он представился ей вначале. Он почему-то все время называл ее «человеком». Видимо, этим хотел ее ободрить и возвысить, сказать: она, человек, имеет право на самое драгоценное, что от природы положено иметь людям. Пусть она не сомневается в этом своем праве. Спасибо ему за «человека»!..

Что такое шок? Зачем она об этом спросила хирурга? Кто-то ей говорил, что бывает так: совершенно здоровый, крепкий человек, и вдруг умирает от боли. Это называется шоком. Неужели можно умереть на операционном столе только от этого — не выдержав боли?

Фу, о чем она думает!.. Лев Ефимович спросил: «У вас кружится голова?» Да, у нее иногда кружится голова. Но какое это имеет значение? Разве это должно иметь значение!

Послезавтра она улетит домой и скажет Николаю… Но что она ему скажет, когда сама, по существу, не знает еще ничего? И будет знать лишь после стационарного обследования. Сказать Николаю «да» она сможет только в том случае, если «да» прежде ей скажет Лев Ефимович. И скажет это ножом хирурга. Не иначе! Возвратившись сейчас на рейд, надо будет просто попросить отпуск на два месяца. Будто бы съездить «на юг», отдохнуть. Ей полагается отпуск за прошлый и за нынешний год.

Двух месяцев Льву Ефимовичу, наверно, хватит.

На рейде Николай сразу спросит: «Мария?..» Ну что же, ответить так: «По возвращении из отпуска. Мне нужно еще хорошенько подумать». Зачем ему знать о настоящей причине, если этой причины скоро не будет? А если причина останется, тем более зачем ему знать!

Очень хочется есть. Она и крошки не брала в рот с самого утра. Волновалась, боялась разговора с хирургом. Теперь аппетит вернулся, значит, все входит в свою привычную норму.

Хочется музыки. Хочется шумно поговорить. Хочется посмеяться с чувством полного душевного освобождения. Разве Лев Ефимович не сказал ей: «Надежда есть»?

Эх, взять да и пойти в ресторан! К Нине Ивановне, к ее «приятным людям». Выпить вина, посмеяться…

Баженова тихонько и удовлетворенно засмеялась: «Да, да, Мария, ты должна обязательно „выпить“! Поэтому возьми чайник, спустись к титану. Горячий чай — замечательно. А у тебя там, в тумбочке, и от завтрака что-то осталось…»

Она еще раз посмотрелась в зеркало — ничего, «отошла», даже порозовела. Взяла с тумбочки никелированный чайник — никель ей уже не казался холодным и страшным — и приоткрыла дверь.

Отсюда виден был столик с телефоном, близко, всего в пяти шагах. У аппарата сидел мужчина в роговых очках и — привычная картина — сердито стучал по рычагу, пытаясь обратить на себя внимание телефонистки с междугородной станции. Резким рывком он сдернул с переносья очки…