Ледниковый человек

— Узнать людей можно лишь на деле, — сказал я. — Если ты готов на все для меня, своего гостя, и нет опасности, перед которой дрогнуло бы твое сердце, то помоги мне, приезжай, когда я скажу тебе через посланного, с товарищами за Терек, туда, где брат с сестрой лежат обнявшись[7]. Не скажу, какое дело, но от него зависит мое счастье.

И ответил Минтилиг:

— Гость моего сердца, если это заставило тебя покинуть свою родину, прости меня за тяжелое напоминание твоего горя, моя ничтожная жизнь — в твоих руках. Во что бы то ни стало, когда мне скажешь, я буду там, взяв с собой товарищей.

Темная, осенняя ночь. Дождь каплет мелкими брызгами.

У костра в лесу сидят и лежат люди в бурках и башлыках… Кто дремлет, кто тихо разговаривает, кто жарит на угольях мясо, другие уже изжарили и едят с большим наслаждением куски. Невдалеке сидят двое: брюнет с загорелым лицом и длинной бородой и блондин.

— Я рад, Минтилиг, что ты явился ко мне, окажи мне услугу. Время есть, если не хочешь, откажись.

— Не обижай меня, — отвечает Минтилиг, — я не спрашивал ведь, зачем я нужен, и как бы опасно ни было, я никогда не откажусь… Скажи мне, что делать, и я готов.

— В эту ночь поедет по дороге с оказией девушка, которую я люблю, но которую отец не хочет выдать за бедного казака, помоги мне отбить ее… Хорошо?

— Ладно, — ответил Минтилиг. — Если я не сделаю этого, то пусть буду стонать, как земля под ногой немолящегося или как крошки хлеба, — отвечал он.

Двор Минтилига полон чеченцами. Еще бы, случилось очень необычное событие для аула. Кунак Минтилига женится на русской, отбитой у казаков, и вот все собрались в сакле, старшие сидят, младшие стоят полукругом, слушая «сладкие» слова рассказчика об удалом подвиге кунаков. Рассказчик неторопливо повествовал обо всем и окружающие внимательно слушали про удавшийся подвиг.

ФОЛЬКЛОР КАЛМЫКОВ В СВЯЗИ С ИХ СОВРЕМЕННОЙ КУЛЬТУРОЙ И БЫТОМ

Из дневника этнографа

Калмыки Ставропольской губернии представляют один из любопытнейших, но малоисследованных народцев[8]. В духовном творчестве их много своего, крайне оригинального, отражающего быт и судьбу этого народца, который с каждым днем тает в своем числе.

Заинтересовавшись калмыцким фольклором, мы предприняли с своим приятелем-калмыком объезд степи. Бойко бегут выносливые кони, окутывая нас облаком степной пыли. Серовато-желтым, бесконечно печальным океаном лежит степь. Нет ни одной яркой краски. Все спалило беспощадное солнце. У высыхающих озер, еле двигаясь, стоит изнемогающий скот. Нет ни звука кругом, только наши колокольчики плачут, стонут на просторе этого забытого Богом края. На холме около норы суслика неподвижным изваянием застыл мрачный угрюмый подорлик: он ждет обитателя норки, протянув лапу около ее выхода. Вот ослепительно белое песчаное ложе речки; увы, здесь ни капли воды, кое-где блестят кристаллы соли между камушками и раковинами. Жмутся овцы… Верблюды, цвета пустыни, поднимают свои маленькие головы с застывшим трагическим выражением глаз… Опять беспредельная немая даль охватывает нас; человек так мал, так ничтожен в этой одной всепоглощающей пустыне, что теперь мы понимаем, почему высшая форма богопочитания (монотеизм) выработалась народами пустыни. День сменяется ночью, вдали маячат огни костров в калмыцких кибитках, звенят и поют безумолчные цикады, а мы все еще едем…

Нигде, кроне степей, не приходилось нам испытывать такого жуткого влияния воспоминаний жизни; маленькая человеческая жизнь встает во всем ее трагизме и откуда-то является страшный общемировой вопрос всех времен: стоит ли жить? Оттого житель степи — калмык усвоил буддизм с его презрением к жизни, с его стремлением к нирване, с его узким местом, отводимым остальной деятельности человека.

— Скоро ли хотон? — спрашиваем мы своего спутника-калмыка…

— Скоро, очень скоро, — отвечает он, — только 40 верст осталось…

В степи 40 верст — это мало.

Вот мы в хотоне, и в кибитке. С яростным лаем встретили нас собаки… Мы встали, расправили затекшие члены и отдыхаем. Подходит хозяин, мы говорим ему обычное «менде» и спокойно садимся на почетное место. В центре таганок, под ним еле тлеет кизяк, обычное топливо калмыков. Около суетится калмычка; она приготовляет для нас раки. Раки очень опьяняет, он — блаженство калмыка. Так как рецепт приготовления его до сих пор не описан, то сообщаем его.