Ледобой. Круг

Безрод, глядя на все это, лишь усмехнулся. Эти двое и есть то, ради чего стоит жить, и ведь не загадывал, ровно с неба свалились. На большее рассчитывать не стоит. У кого-то по двору дети бегают, жена хозяйничает, но это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Как в детстве: кто-то грызет витой леденец, ты – лишь сухую хлебную корку. Каждому свое, и будет все, как в сказках, – счастье обязательно есть, только далеко и не у тебя.

– Тьфу, дура! – Старик плюхнулся на завалинку, вернее, на то, что когда-нибудь станет завалинкой. – Шутки шутить вздумала! И не прилечь хорошему человеку, не прикорнуть с устатку!

– День только на закат пошел. – Сивый кивнул на малиновое солнце. – А ночью кто будет спать? Поди, на два дня вперед выспался!

– Ты за меня не переживай, Безродушка! – Тычок взбил седые вихры. – Я страсть как это дело люблю и уважаю. Когда ни прилягу, тотчас усну, и когда ни проснусь, все мало!

– Мне ли не знать?

– И ведь снилось такое – уберегите боженьки! – Старик сотворил обережное знамение.

– Ну-ну.

– Вот тебе и «ну»! Я ведь чего опешил, когда эта дура меня разбудила. – Балагур сурово кивнула на Гарьку, что удалялась к ручью с ведерным коромыслом. – Сон мне снился. Да не простой.

– Устал я от непростых снов. – Сивый поморщился.

– Ты погоди уставать, слушай! – Тычок за рукав потянул Безрода. – Никогда такого не снилось, но как говорят умные люди – все бывает первый раз! Привиделось такое – ни в сказке сказать, ни пером описать!

– Да прекрати воду в ступе толочь. – Сивый усмехнулся и аккуратно вызволил рукав из мосластых Тычковых пальцев. – Рассказывай.

– Вижу крепость в горах, в той крепости полно воев, пиво рекой льется, гуляют. Один из бражников полез на башню. По тому, как по лестнице восходил, – перебрал молодец. Еле идет, ноги заплетаются. Вылез через бойницу на стену и ну давай храбреца праздновать на самом краешке, а пропасть под стеной такая – пока до дна долетишь, от страха помрешь! А едва этот пьяница оглянулся, я чуть не проснулся от полноты чувств! Кто бы ты думал? Верна! Ага, она, зараза!

– Верна? – Безрод нахмурился.

– Она, голубушка, она! Идет, бредет в подпитии, гляжу – на подвиги потянуло! На стене чередуются зубцы и провалы, так она вознамерилась через провал сигануть с зубца на зубец! И ведь не прыгнет! Точно не прыгнет! Не долетит, да еще хмельная!

– Ну дальше?

– Тут меня и понесло. Говорю, повремени, Вернушка, не глупи! Зубец дальше, чем кажется, да и хмелек играет. Сорвешься, разобьешься. Глупая смерть! Такой хотела?

– Странный сон…

– Еще бы! И что думаешь – послушалась! Чтоб мне с места не встать, будто услышала! Повернула обратно да на карачки встала, понятное дело, четыре лапы – не две!

Безрод надолго замолчал. Собственное ночное видение, теперь сон Тычка. Что хочет сказать провидение, почему Верна никак не уйдет из их жизни? Все кончено, человеку не под силу восстановить то, что разрушено так безжалостно и до основания. Не хватало только Гарьке увидеть странный сон!

– Добрая выходит времяночка. – Тычок разлыбился уходящему солнцу. – Ладная, удобная. Тут и дождемся зимы, а когда прекратится ход соков, из лучшего леса поднимем избу, с печкой! Ты знаешь, Безродушка, мне без печки никак нельзя! И окна сделаем побольше, когда в избе много света, жить веселее!

Сивый кивал. Теплая настала жизнь, ласковая. Коптишь небо, год за годом пеной покрываешься, которую надувает со всех сторон, а ведь пена – что короста, дунул ветер посильнее, и нет ее. Ненастоящее само отвалится. Боярские потягушки, у кого мешок с деньгами тяжелее, – суета пустопорожняя, дружинные замерочки, у кого меч острее, – глупости. Верна… Не стало ее рядом, и как будто по-другому нельзя. И ведь почти поверил…

– Гарька возвращается. Жажда мучит. – Сивый поднялся с бревна и ушел навстречу.

Тычок остался сидеть, только поерзал на бревне и хитро прищурился, глядя на Безрода и коровушку. А почему бы и нет? Баба все-таки…

Это в прошлой, светлой жизни просыпаешься оттого, что солнце через распахнутое окно щекочет нос, в этой – все по-другому. Мутит. Отступает сонная усталость, и, ровно острова из моря, встают головная боль и дурнота.

– Мама, роди меня обратно-о-о-о! – Верна кое-как сползла с ложницы и разлеглась на каменном полу. Затылок приятно холодило.

– Доброе утро, красота! – Жужела нависла над страдалицей какая-то невообразимо громадная, и непонятно сделалось, издевается или на самом деле полна участия. – Хватит дурочку валять! Парни уже делом заняты.

– Каким делом?

Это чей язык? Необъятный, тяжелый, ворочаться не желает. Во рту сухо, будто в жаркой пустыне.

– Которые под хмельком, в горном водопаде по десятку раз искупались, которые ничего себе, животы набивают. Одна ты лежишь, словно раненый вой!

– Я и есть раненая! Вот сюда, сюда и сюда… – Верна показала на голову, что раскалывалась, на полыхавшую грудь и живот, который немилосердно крутило после вчерашнего.

– Вставай. Теперь кислое молоко для тебя – самое милое дело. Уговоришь чарочку, сразу полегчает.

– Лучше отруби мне голову, – прошептала. – Меч в углу стоит…