Легенда о двойниках

Багровая ночь душила прохладу. Солнце, окрашенное в кроваво-красный цвет, из последних сил цеплялось за горизонт. Море вскипало, как кислота, пузырилось, пенилось, шипело, соприкасаясь с солнцем.

Могилы нориджского кладбища испуганно жались к часовне, которая злобно оскалилась, реагируя на приближение двух человек. Они были закутаны в темные плащи с капюшонами, их лиц не было видно. На запястьях рук и ног поблескивали серебряные браслеты. В небе не было луны, темная непроглядная ночь освещалась редкими звездами. Первый человек залил склеп снаружи по периметру святой водой, после чего перешагнул порог. В руке у него был самострел, заряженный деревянными стрелами. Что-то внутри застонало протяжно и тоскливо.

Человек вздрогнул и поежился.

– Не нравиться мне все это… – шепотом сказал он своему спутнику, после чего достал белый мел и начал рисовать изнутри на стенах склепа ритуальные древние руны.

Второй человек держал наготове арбалет и внимательно осматривался.

– Поторопись, – сказал он, и в голосе его слышалась тревога. – До полуночи пара минут…

Внезапно, как и многие ночи до этого, все вокруг преобразилось и стало до нереальности прекрасным и чарующим.

По возникшей из воздуха лунной лестнице в склеп спускался человек античной божественной красоты.

Поздно, слишком поздно он заметил сковывающие его знаки на стенах и удерживающую от превращений святую воду.

Взвыв от ярости, как раненный зверь, Адриан кинулся на незваных гостей, но спущенная с арбалета деревянная стрела пригвоздила его прямо к полу, заставляя корчиться в судорогах.

– Вот мы тебя и поймали, – удовлетворенно сказал один из людей. – Столько лет поиска и охоты – и вот ты наш…

Адриан зарычал по-звериному дико и яростно, когда один из людей подошел к гробу и заглянул внутрь.

– Только тронь ее, – вкрадчиво сказал он. – И я заставлю тебя корчиться в муках вечность…

Человек усмехнулся и приподнял девушке верхнюю губу. Судя по клыкам, ей было не более двух лет, а умерла она на заре девятнадцати лет. Совсем слабая.

О, да. По сравнению с Адрианом она была не просто народившимся младенцем, а едва сформировавшимся зародышем.

– Любовь слепа, – прокомментировал человек. – Она сделала тебя уязвимым.

– Если хоть волос упадет с ее головы… – зарычал Адриан.

– Да что ты? – удивился человек и резко за волосы поднял Кристину из гроба.

Та застонала хором тысячи страдающих голосов.

– Смотри, – прошептал человек… – И помни это вечность…

Широко распахнутые от ужаса глаза Кристины видели как человек в безумном приступе ярости отсек Адриану голову деревянным кинжалом, и та полетела, разбрызгивая кровь. Открытые от изумления глаза Адриана застыли такими навеки.

Кровь лилась рекой, склеп вновь превратился в заброшенный, чары спали со смертью Адриана.

– Тебе повезло, что ты слабая… – с презрением сказал человек. – Мы охотимся только на таких монстров, как он… идем отсюда! Альварадо потребует доклад, забери его голову…

И они ушли, оставив потрясенную, онемевшую и ослепшую от горя и боли Кристину распластанной на холодном полу склепа в объятиях мертвого тела Адриана…

Он не успел ей сказать ни слова…

Он не успел сказать ей «люблю»…

Его глаза больше не излучали теплый фиалковый свет…

Его губы больше никогда не прижмутся к ее…

Катрина закрыла дрожащей рукой измученные фиалковые глаза Адриана, из которых жизнь ушла навсегда…

Все вокруг вдруг стало пустым, глухим и нереальным.

Она крепче прижала к груди тело Адриана.

Изнутри ее разрывала боль, ненависть и ярость. Она хотела убить себя смертью в тысячу раз более мучительной, чем умер Адриан… она хотела к нему, туда, куда ушел он, быть вместе с ним, всегда, навсегда…

Боль от потери Адриана была невыносимой. Катрина задыхалась от слез, боль становилась все сильнее, заполоняя все сознание, становилась ощутимой физически. Ей хотелось кричать и извиваться, корчась на холодном полу склепа. Грызть его зубами, разбивать руки в кровь, царапать себя, разрывать на части собственное тело.

Она задохнулась и упала на землю, скорчившись и обняв руками колени. Она ослепла от боли, не чувствовала ничего, даже своего тела. Пропало ощущение всего, весь мир сосредоточился в одной-единственной пульсирующей болью точке.

Кровь заливала ее руки и платье, она думала, что так ненавидеть невозможно, но она ошибалась.

Их она ненавидела. Так сильно, что кровь миллиона человек не могла усмирить ее ненависть.

Ее ярость.

И боль.

Кристэль потрясла головой.

Еще один кошмар. Вся ее жизнь вереница мучительных кошмаров, вьющихся нескончаемой чередой.

Они окружают ее, будто бесплотные призраки, и каждый напоминает о себе, касаясь ее холодными пальцами в ночное время суток, когда она не властна над своим разумом.

Кристэль поежилась и встала с кровати, чтобы налить себе стакан воды и промочить пересохшее горло.

Она коснулась рукой щеки. Мокрая. Во сне по ее щекам катились слезы.

Девушка залпом осушила стакан и налила себе еще. Присела за столик, вгляделась в измученное бледное отражение.