Легенда о ретивом сердце

— Вот и началось! — прибавляя шагу, говорил Добрыня. — Веселое дело началось… Давненько не жаловали к Киеву гости… Давно с нас никто дани не требовал!

Они свернули в тихую пыльную улочку, пошли быстрее. Все ярче светили зарницы, охватывая полнеба. Трепетали листья под ветром, и тысячи сердец трепетали в Киеве.

Скоро показались Кузнецкие ворота, к которым со всех сторон спешили люди. Стало трудно проталкиваться сквозь толпу. Беспрерывным потоком вливались люди с Подола, разбуженные сердитыми голосами колоколов, притискивали к стенам ворот ошалелую стражу, закованную в доспехи. Шли кузнецы и плотники, держа в руках топоры, молоты, шли шорники, седельники, гончары. Несли в руках кое-какой, второпях захваченный скарб: узлы, мешки, коробы. Гнали скотину. Пугливо отшатывались от мечущегося пламени факелов под сводами Кузнецких ворот, и своды гудели древним воинственным гулом.

— Тату! — кричал мальчишка. — Тарыня коз растеряла… разбрелись козы…

— Пусть сгинут твои козы — самим бы живыми остаться! — ответил кто-то невидимый в темноте, но мальчик не унимался:

— И маленькую козлятку упустила…

— Что же теперь будет?

— Не ведаю. Никто не ведает.

— Войско на нас идет…

— То печенеги! Они!

— У меня огонь в печи разведен, пожару бы не случилось.

— Не таким еще пожаром весь Подол заполыхает, по- годь.

— Да близко ли?

— А по пятам идут…

— Батюшка, какие они — рогатые?

— Молчи, сын. Всякая нечисть рогата.

Прошел кожемяка с ворохом кож, за ним спешили подмастерья; огромную наковальню тащил на себе кузнец. Пробежали лошади — целый табун.

— Борзее, борзее! — подгоняли вратники, позванивая ключами о железо секир, — Не застревай! Проходи!

Когда один мужичина наклонился, чтобы поднять оброненную суму, вратник так пхнул его йогой, что тот кувырком вылетел из ворот.

— Не зевай!

Молнии беспрерывно светили, гром грохотал уже над самыми головами. Люди крестились, шептали молитвы, целовали обереги:

— Господи, ночь-то как перед страшным судом! Защити и помилуй, пресвятая дева богородица! Защити нас, великий Перун!

— Не-е… то-о-лпись! — кричали вратники.

Страшно дышала тьма, из которой вырывались дерюжные кафтаны, домотканые рубахи, замасленные шапки, летники и рубища. Сверкающие глаза, потные волосатые груди, босые ноги — все это вливалось в широко раскрытые ворота бурливым потоком.

Илья с Добрыней взобрались по лестнице на заборолы крепости и стали глядеть в темноту, туда, откуда должны были прийти печенеги. Постояли, обвеваемые ветром, и присели на помост, прислушиваясь к великому гулу, каким гудел недобро разбуженный в эту ночь город. Привалила запоздавшая ватага звероловов. Последний подолец кричал, чтоб повременили запирать ворота. Потом ворота закрылись. Лязгнул засов — шестипудовая железная палица, зазвенели ключи. Город приутих. Стали ждать, и ожидание было долгим, томительным.

Дождь не пошел, но тучи сгустились, небо стало совсем медным.

Илейка немного задремал. Его разбудил истошный крик петуха. Открыл глаза. В сером сумраке увидел беспорядочный лагерь, в который превратилась крепость, — тысячи людей спали на земле, подложив под головы жалкий скарб, дети свернулись калачиками. Сотни людей бродили по крепости, что-то делали — несли бревна, лестницы, собирали камни. Отдельными группами стояли дружинники, опершись на короткие копья — сулицы, беседовали.

— Очнулся? — крикнул Добрыня со стены. — Поднимайся сюда…

Илейка поднялся на крепость. Он никак не ожидал увидеть печенегов. А они уже стояли под стенами на Подоле — огромный, до самого Днепра табор. Словно из- под земли выросли, ничего-то но слыхал Илья. Дымили костры на широких подольских улицах, будто в степи. Воины в кожаных штанах и коротких куртках, в черных колпаках, с ногами, перетянутыми ремнями, сновали кругом на приземистых изжелта-золотистых лошадях.

Стояли кругом повозки, кибитки, войлочные небольшие палатки, странно смотревшие рядом с добротными, рубленными из бревен избами. На Боричевом взвозе, ближе к Днепру, светил белым пятном шатер хакана. Вся дорога и площадь перед Кузнецкими воротами были запружены печенегами — конными и пешими. Крепким запахом пота несло на стены.

— Загадят Подол, год навоз вывозить надо, — сказал Добрыня Никитич.

Он размахнулся и швырнул свое копье. Со свистом, рассекая воздух, копье стало падать в самую гущу врагов. Всадники бросились от него во все стороны, и один, пронзенный навылет, повалился с лошади. Как переполошился табор! Всколыхнулась конница, рассыпалась, стрелы понеслись на стены. Группа всадников близко подъехала к Кузнецким воротам и, выкрикивая ругательства, требовала, чтобы руссы впустили их. На арабском стройном скакуне, подбоченившись, гарцевал воин в дорогих доспехах — приземистый, раскосый, брови, как у филина — дугой. Он кричал что-то, и толмач, коверкая слова, переводил: