Легенда о ретивом сердце

Боярин важно потрусил на красивом скакуне. Смотрели ему вслед и почесывали затылки. Ждали долго, уже начали терять терпение. Наконец подошел огнищанин, невысокий, черноволосый, с платком в руках, которым он обмахивал потное лицо.

— Вот я, огнищанин, — представился храбрам.

— Не знаем тебя, — угрюмо бросил Илейка, — но все равно доложи князю, что Илья Муромец с Добрыней Никитичем у ворот дожидаются. Будет ли его милость выслушать нас, как то в прошлые годы бывало.

— Князю с вами недосуг! — нагло заявил огнищанин. — Кто вы?

— С дальней заставы, — ответил Илья, — о делах тех князю доложим…

— Нет! — перебил огнищанин. — Молодшие идут к своему дядьке Дунаю Ивановичу и ему отчет дают. До князя вам ходу нет. Только старейшая дружина может говорить с ним и то, когда пожелает того великий князь,

— Что за новости?! — возмутился Добрыня. — Так не было…

— Так есть, — твердо стоял на своем огнищанин, — у князя заботы. Он теперь с послами от хорват говорит. Ступайте, ступайте! Сюда ходу нет! Ищите Дуная.

Спорить было бесполезно. За обиду стало Илейке… Поплыли перед глазами широкие южные степи, где сражались, мерзли и голодали храбры.

Перед воротами детинца остановилась повозка, н вышла закутанная в черный, с золотой бахромой плащ женщина. Ее окружали сенные девушки, также закутанные в плащи. Илейка узнал — Анна. Они встретились глазами, княгиня на минуту остановилась. Илейка спрыгнул с седла. Что-то давно забытое воскресло в нем, прошло смутным видением. Поклонился, прижав к груди рукоять меча.

— Илиас Муравлин? — спросила Анна и чуть кивнула головой вратникам, чтобы те пропустили храбров.

Вратники приветственным жестом подняли алебарды.

Над городом несся редкий перезвон благовеста. То вызванивали на колокольне Десятинной. Илья еще все стоял, глядя вслед великой княгине. К нему подошла одна из ее спутниц и протянула золотой с изумрудом перстень.

— Великая княгиня дарит тебе, — тихо сказала девушка, — как герою руссов, подобному Ахиллу. Пусть этот камень веселит твое сердце, так сказала княгиня.

Девушка повернулась и поспешила догнать княгиню, а Илейка долго рассматривал маленький перстенек. Попробовал было на мизинец надеть — не лезет. Усмехнулся, заложил его в шапку.

Вратники беспрепятственно пропустили их. Десяток услужливых рук протянулись к поводьям, повели коней. И это было новшеством на княжеском подворье. По плитам по-прежнему важно разгуливали павлины, стая голубей, хлопая крыльями, опустилась где-то в глубине двора. Рядом с крыльцом лежал, держа в лапах деревянную чашку, медведь, матерый, с проседью в густом загривке. При виде храбров он неуклюже поднялся, загремев цепью, стал на задние лапы, протянул крепкие словно бы железные, когти. Зарычал, пошел на людей, да цепь не пустила. В это самое время на мраморной, знакомой уже Илейке лестнице послышались громкие голоса. Быстро-быстро скатился по ступеням тиун, разворачивая ковер. На крыльцо стали выходить дружинники в ярких кафтанах с луками и копьями в руках. Со всех сторон холопы вели коней. Здесь же были ловчие в лиловых, с черными трезубцами кафтанах. Привели свору тявкающих псов — поджарых, остромордых, каких Илейка и не видал никогда. Несомненно, князь собирался на охоту. В ожидании его дружинники стояли, громко разговаривая, звали коней. Чудные, статные, с точеными ногами и длинными шеями, кони сияли крутыми боками.

Илейка видел, что никто не обращает на них внимания, но нисколько не робел.

Вышел великий князь Владимир Святославич. Он был одет в легкий охотничий кафтан и высокие сапоги с серебряными кисточками. На поясе висел оправленный в золото небольшой рог и кинжал. Князь заметно постарел, как-то осунулся, в волосах его серебрились седые пряди. Увяли, отцвели глаза, глядели настороженно. У крыльца ждал угрский иноходец. Ловчие ударили в бубны, загремели колотушками, дунули в рога. Подняли лай собаки

— Едем! — бросил князь.

— Князь-батюшка! Красное Солнышко! — обратился к нему Илья. — Вели миловать и слово к тебе молвить.

— Это еще кто? — удивленно поднял брови князь.

— Кто? Зачем? Кто пустил? — послышались недовольные возгласы, но Владимир остановил их взмахом руки:

— Кто ты и что тебе во мне? — быстро спросил князь, давая понять, что ждет такого же быстрого ответа.

Но Илейка не спешил, степенно выговаривал каждое слово:

— Забыл ты нас, князь-батюшка, отроков твоих с заставы на Стугне… А кличут нас Муромцем и Добрыней…

— Зачем? После! После придете! Мужичье! Куда лезешь, деревенщина! — снова послышались возгласы.

— Окстись вы! — бросил великий князь. — Помню тебя, Муромец, и тебя, Добрыня Никитич. Все ваши подвиги помню, только что же вы не остались на заставе? Самое вам место там.

В голосе Владимира чувствовался холодок, он был явно раздражен несвоевременным приходом храбров:

— И как это вы живы еще?

— Русский витязь в воде не тонет и в огне не горит, князь, — сказал Добрыня, — а господь не гуляет — добро перемеряет мерилами праведными…

— Чего хочешь ты, Илья из Мурома? — перебил Владимир.