Легенды о любви и дружбе

Принуждены были новому командиру покоряться; все способы искали, как бы его приласкать; не могли найтить, да в ком и най-тить? Дай бог и горе терпеть, да с умным человеком! Какой этот глупый офицер был; из крестьян да заслужил чин капитанский; он думал о себе, что он очень великий человек, и, сколько можно, надобно нас жестоко содержать, яко преступников. Ему казалось подло с нами и говорить; однако со всею своею спесью ходил к нам обедать. Изобразите это одно, сходственно ли с умным человеком, в чем он хаживал: епанча солдатская на одну рубашку, да туфли на босу ногу, и так с нами сидит? Я была всех моложе и не воздержна; не могу терпеть, чтоб не смеяться, видя такую смешную позитуру; он, это видя, что я ему смеюсь, или то удалось ему приметить, говорит, смеяся: «Теперь счастлива ты, что у меня книги сгорели, а то бы с тобою сговорил!» Как мне ни горько было, только я старалась его больше ввести в разговор; только больше он мне ничего не сказал. Подумайте, кто нам командир был, и кому были препоручены, чтоб он усмотрел, когда б мы что намерены были сделать. Чего они боялись? Чтоб мы не ушли? Ему ли смотреть? Нас не караул их держал, а держала нас невинность наша; думали, что со временем осмотрятся и возвратят нас в первое наше состояние. Притом же мешало много, и фамилия очень велика была. И так мы с этим глупым командиром плыли целый месяц до того города, где нам жить...

С апреля по сентябрь были в дороге. Всего много было: великие страхи, громы, молнии, ветры чрезвычайные! С таким трудом довезли нас в маленький городок, который сидит на острову; кругом вода, жители в нем самый подлый народ, едят рыбу сырую, ездят на собаках, носят оленьи кожи: как с него сдерут не разрезавши брюха, так и наденут, передние ноги вместо рукавов; избы кедровые, окончины ледяные, вместо стекла; зимы 10 месяцев или 8; морозы несносные, ничего не родится, ни хлеба, никакого фрукту — ниже капусты. Леса непроходимые да болоты, хлеб привозят водою за тысячу верст. До такого местечка доехали, что ни пить, ни есть, ни носить нечего. Ничего не продают, ниже калача; тогда я плакала, для чего меня реки не утопили или не залили! Не можно жить в таком дурном месте. Не можно всего страдания моего описать и бед, сколько я их перенесла. Что всего тошнее было, для кого пропала? И все эти напасти несла и что в свете милее было, тем я не утешилась, а радость моя была с горестью смешана всегда: был болен от несносных бед, источники его глаз не пересыхали. Жалость его сердце съедала, видев меня в таком жалком состоянии, молитва его пред богом была неусыпная; пост и воздержание нелицемерные, милостыня всегдашняя, не отходил от него просящий никогда тощ; правило имел монашеское, беспрестанно в церкви, все посты приобщался святых тайн и всю свою печаль возверзил на бога; злобы ни на кого не имел, никому зла не помнил и всю свою бедственную жизнь препроводил христиански и в заповедях бо-жиих; и ничего на свете не просил у бога, как только царствия небесного, в чем и не сомневаюсь. Я не постыжусь описать его добродетели, потому что я не лгу. Не дай бог что написать неправильно; я сама себя тем утешаю, когда вспомню все его благородные поступки, и счастливою себя щитаю, что я его ради себя потеряла, без принуждения, из своей доброй воли. Я все в нем имела: и милостивого мужа, и отца, и учителя, и старателя о счастии моем. Он меня учил богу молиться, учил меня к бедным милостивою быть; принуждал милостину давать, всегда книги читал — святое писание, чтоб я знала слово божие; всегда твердил о незлобии, чтоб никому зла не помнила. Он фундамент всему моему благополучию теперешнему, то есть мое благополучие, что я во всем согласуюсь с волей божией и все текущие беды несу с благодарением; он положил мне в сердце за все благодарить бога. Он рожден был в натуре, ко всякой добродетели склонной, хотя в роскошах и жил яко человек, только никому зла не сделал и никого ничем не обидел, разве что нечаянно.

К. Ф. Рылеев

НАТАЛИЯ ДОЛГОРУКОВА

Настала осени пора;

В долинах ветры бушевали,

И волны мутного Днепра Песчаный берег подрывали.

На брег сей, дикий и крутой, Невольно слезы проливая, Беседовать с своей тоской Пришла страдалица младая.

«Свершится завтра жребий мой: Раздастся колокол церковный — И я навек с своей тоской Сокроюсь в келии безмолвной!

О, лейтесь, лейтесь же из глаз Вы, слезы, в месте сем унылом! Сегодня я в последний раз Могу мечтать о друге^милом!

В последний раз в немой глуши Брожу с воспоминаньем смутным И тяжкую печаль души Вверяю рощам бесприютным.

Была гонима всюду я Жезлом судьбины самовластной;

Увы! вся молодость моя Промчалась осенью ненастной!

В борьбе с враждующей судьбой Я отцветала в заточенье;

Мне друг прекрасный и младой Был дан, как призрак, на мгновенье, Забыла я родной свой град, Богатство, почести и знатность,

Чтоб с ним делить в Сибири хлад И испытать судьбы превратность.

Все с твердостью перенесла И, бедствуя в стране пустынной,

Для Долгорукова спасла Любовь души своей невинной.

Он жертвой мести лютой пал,

Кровь друга плаху оросила;