Легион обреченных

Снаряды с воем проносились над нашими головами, падали с глухим стуком, рвались с жутким грохотом, вздымая в воздух камни и комья земли. Через несколько часов мы добрались до русских траншей, где нашли нору, в которой спрятались. Там мы лежали, наблюдая за одинокой парой с крупнокалиберным пулеметом. Улучив момент, бросились на них и пробили им головы; потом перемахнули через бруствер траншеи и беспорядочно побежали к другой стороне. Посреди ничейной земли пришлось спрятаться в снарядную воронку: наше внезапное появление вызвало ожесточенную стрельбу с обеих сторон из оружия всех калибров, в небо полетели ракеты. Прошло много времени прежде, чем стрельба утихла настолько, что мы отважились вылезти из воронки и сделать последний рывок к немецким позициям. Мы были уже почти там, когда немецкий пулеметчик выпустил очередь, и Юргенс с криком упал головой вперед. Он был мертв, мы восприняли это с облегчением, потому что его не нужно было тащить. Бартрам и я побежали дальше, крича: «Nicht schiessen! Wir sind deutsche Soldaten!» [38].

Дрожащие, запыхавшиеся, мы свалились в траншею, и нас обоих тут же отвели к командиру роты. Задав несколько вопросов, он отправил нас в полковой штаб, там мы получили еду и место для сна.

ЭТА СВИНЬЯ МАЙЕР

…а потом у него хватило глупости разоткровенничаться с медсестрой, не умевшей держать язык за зубами. Догадаться о дальнейшем легко. Однажды на утренней перекличке командир полка зачитал нам следующее краткое сообщение:

«Ефрейтор Ганс Бройер из пятой роты Двадцать седьмого танкового полка двенадцатого апреля был приговорен к смерти за преступление против морального духа войск, состоявшее в том, что он умышленно сунул ступню под каток танковой гусеницы. Ганс Бройер был лишен воинского звания и всех прежних наград. Приговор приведен в исполнение двадцать четвертого апреля в Бреслау».

Сформулировано это было примерно так. Старик пыхнул трубкой, а Порта издал невеселый смешок: «Нет, членовредительство себя не оправдывает».

Я сел писать матери и Урсуле, что через неделю получу долгий отпуск. Вечером меня вызвали к ротному командиру. Майер сидел, откинувшись на спинку шезлонга, и свирепо смотрел на меня в молчании. Потом наконец заговорил:

— Смеешь иметь наглость просить об отпуске через голову командира роты?

— Я не просил отпуска, — ответил я. — Когда я вернулся, оберст [39]сам сказал мне, что я должен его получить.

— Твой отпуск отменяется. В этой роте я решаю, кому получать отпуска. Можешь идти.

Я снова был в его власти.

— Носы в русскую землю, висельники!

Внезапно раздались крики и быстро оборвались в предсмертном хрипении.

Под танком № 534 просела мягкая земля, и пятеро людей, которым Майер приказал лежать под ним ничком, оказались раздавленными.

Несколько секунд стояла мертвая тишина; потом рота громко зарычала. Когда пять изуродованных тел извлекли, Майер глянул на них и отвернулся, словно произошедшее совершенно его не касалось.

* * *

Нам выдали малые саперные лопатки для выкапывания мин, и мы были готовы отправиться на ничейную полосу. Было девять часов вечера. Все, что могло издать стук и выдать нас — бинокли, противогазы, каски, фонарики, — мы оставили в блиндаже. Вооружены были только пистолетами, ножами и маленькими гранатами. У Порты была русская снайперская винтовка, он почти не расставался с ней. Когда приблизилось время вылезать из траншеи, проводить нас явился гауптман Майер, с ним был обер-лейтенант фон Барринг. Майер по своему обыкновению был груб:

— Смотрите мне, свиньи, делайте работу, как следует.

Не обращая на гауптмана внимания, фон Барринг пожал каждому из нас руку и пожелал удачи.