Легкие миры

– Паччему не у меня сэводни?? – со злобой крикнул он и убил взглядом. У него была своя рыночная стратегия.

Что из этого предназначалось для меня? Какую роль мне предлагалось сыграть? Когда я добралась до дому и распаковала покупки, соленых огурцов опять не было.

Нигде.

В принципе тут не так далеко есть Псково-Печер-ский монастырь, можно было бы туда быстренько съездить поклониться. Но до Нового года не обернусь. Посмотрела «огурец» в Гугле. «Евреи плакали, вспоминая о дынях и огурцах египетских (Чис. XI, 5)». Не то. Мне нужна славянская мифология. Огурца не нашла. Нашла только Карну и Желю. Славяне, похоже, по огурцам не горевали.

…Карна и Желя в совокупности на слух дают холодец.

И люди в нем актеры

Вся наша Новослободская улица уставлена профессиональными попрошайками.

Некоторых я уже узнаю – они годами стоят беременные, жалобно скривив лицо, либо сгорбились над картонкой «подайте сыну на операцию». Одна, хроменькая, как-то стояла с детской колясочкой, в которой никого не было – так, тряпки. Протянула ко мне дрожащие руки – и, жалобно: «доченька, Христом прошу…» Я сунула руку в сумку (о этот миг надежды, да?), достала телефон и направила камеру на колясочку. С криком «ёб твою мать!» хроменькая обрела ноги и бросилась прочь, обогащая прохожих всеми словарными статьями, собранными Плуцером – Сарно и запрещенными Думой нашей народной, ненаглядной.

Есть одна бабка – крепкая, в сапогах «резиновые с золотом», любит располагаться у моего подъезда, прислонившись к водосточной трубе. Люблю, возясь с ключами, поговорить с ней. Если она принесла картонку с сыном и операцией – спросить, что оперировать будем, где и почем. Если у нее образовалась голодная дочь с больными внучатами – расспрошу, отчего она покупает себе юбки с люрексом (торчит из-под рубища), а не печет дома доступные пироги из дешевой муки «Предпортовая». Если просит безадресно – предлагаю ей вынести мой мусор на помойку – нетяжелый, и нести всего метров 150, а я бы заплатила рублей десять; право, не пожалела бы десятки.

Грязная ругань из уст милой бабушки скрашивает мои серые будни.

Помню, в девяностых в Питере, на Невском, лежал один молодой мошенник. Там есть такие магазины – несколько крутых ступенек прямо с тротуара. И дверь в какой-нибудь luxury shop

 – фарфор там, золотишко. Вот молодой человек лежал на этих ступенях, изображая, как я понимаю, ДЦП. Лицевые мускулы он полностью расслабил, только что слюна не текла; туловище распустил а-ля тряпичная кукла; ноги разбросал, как если бы силы покинули его. Но костюмер перестарался: один ботинок на ноге жулика был очень уж театрально расшнурован. Видно, что шнурки руками этак взбиты, не сами развязались. И будто бы этот ботинок сполз наполовину.

Предполагается, что люди приличные, жалостливые, деликатные не вглядываются в детали чужого горя, что разглядывать инвалидов – моветон. Так что молодой человек собирал себе деньги в шляпу и горя не знал. Тем более что богатые люди, пришедшие сюда покупать фарфор или золотишко, испытывали неудобство и торопливо подавали.

Я уважаю предприимчивость городских разводил, но в бизнесе их не участвую. Я люблю постоять, посмотреть, как это срежиссировано, какие у них маркетологические приемы. Вот этот ботинок меня привлек, я встала и глазею. Смотрю – инвалид напрягся, жизнь – в форме беспокойства – стала возвращаться в его обвислые черты. «Ты бы пересмотрел дизайн ступни, – говорю ему. – Перестарался ты, голуба».

Молодой человек ответил ясным злобным взглядом.

«Я бы вот что предложила, – говорю. – Ты с крылечка-то сползи и описайся. А ботинок, наоборот, крепко зашнуруй, потому что, когда бить начнут, тебе надо будет бежать быстро».

«Отойдите!» – прошипел увечный. Народ начал останавливаться. «Смотрите, – возвестила я народу, – смотрите, как врачует сила слова! Вот сейчас расслабленный встанет, возьмет постель свою и пойдет, славя Господа!»

И точно, расслабленный вскочил, в одно мгновение укрепил ногу в ботинке и исчез с невероятной даже для здорового скоростью.

Весь попрошайнический бизнес построен на желании человека быть хорошим. Любовь к себе хорошему, к себе жалеющему затмевает любой здравый смысл. При виде картонки «Подайте на похороны слепой матери» сердце наивного делает тройной перебой, реагирует на все три маркера: материнство, инвалидность, смерть. И откупается по всем трем направлениям.

Сколько ни пиши, ни говори, ни объясняй, что «матери» в переходах с полумертвыми младенцами на коленях, якобы спящими, – это чудовищные участницы чудовищного бизнеса, что младенцы эти накачаны какими-то снотворными, или наркотиками, или еще чем-то смертельным, что эти дети искалечены и скоро умрут, – сколько ни кричи про это, всегда прибежит толпа добротворцев, в основном женщин, и закричат в ответ, что лучше верить и подавать, лучше быть да, наивным, но зато сердечным, лучше поступить «по совести», нежели ожесточиться, цинично пройти мимо, etc.