ЛЕГО

— В Ничто. Минус помножится на минус, и препона исчезнет. Тогда Русь спасется. Вернется в свой изначальный лес. Иван с Марьей соединятся и произведут на свет тридцать витязей прекрасных. Эта магическая трансмутация предсказана в тайной «Велесовой Книге». Древнеславянский оригинал утрачен, но сохранилось переложение Юницы Моревны, великой русской стихотворицы, современницы иуды Пушкина и бесенка Лермонтова. Превознеся до небес их франковонные вирши, русофобская культурная клака ошельмовала и вытоптала из памяти родниковую лирику Юницы, сокровенной печальницы за Землю Русскую. В «Велесовой Книге» содержится пророчество, над разгадкой которого двести лет бились истинно русские люди. И не только люди…

Со зрением Сандра творились интересные вещи. Лицо кандидата филнаук вдруг заколыхалось, пошло рябью. Сквозь него, быстро сменяясь, проступали какие-то другие лица, но зафиксировать их было невозможно, стоп-кадра не получалось.

— Круто, — пробормотал Пушкер, впечатленный качеством кокса. И отпил еще.

— Пророчество «Велесовой книги» такое:

На Калиновом мосту,

Что разделит берега,Кинет Лихо в ПустотуБаба-бабушка Яга.Сгинет вырусь, сгинет грусть,И державно, вовсегда,Полетит Святая Русь

Ниоткуда в Никуда.

— Куда в Никуда? — спросил Сандр. Стихотворение ему ужасно понравилось. Ему всё сейчас ужасно нравилось.

— Туда! Где чудеса, где леший бродит! Русалка на ветвях сидит! Ведь знал, знал, кучерявый выродок, от чего отрекается! За то и будет проклят! — Выпроставшаяся из широкого халатного рукава обнаженная рука жестом боярыни Морозовой воздела два блеснувших кровавым шеллаком пальца к потолку. — Радетели Земли Русской, жившие прежде меня, не могли разгадать пророчество, ибо не пришло время. А ныне оно пришло! Вот он — Калинов мост! — Она ткнула за окно, во тьму, в сторону темного Керченского пролива. — Сакральный мост! Не из тех, что соединяют берега, а из тех, что навсегда их разделяют! Всего только и надо было, что сесть на русском берегу и дождаться, когда мост разделит берега и обе половинки Лиха прикатятся себе на погибель!

— Понятно, — наклонил гулкую голову Пушкер. Ему было супергуд.

Опустившись, голова больше не хотела подниматься. Веки тоже сомкнулись и уже не разлепились. Инвестор сполз с кресла на ковер, откинул руку с поблескивающим перстнем.

Тогда женщина поднялась и взялась за дело, напевая: «Да удалый ты дородный добрый молодец, да премладый ты Чурило сын Плёнкович, да пожалуй ко мне во высок терём».

Быстро и ловко ворочая бесчувственное тело, будто распеленывая младенца, она стащила с Пушкера всю одежду, ухватила его за щиколотки и поволокла в соседнюю комнату. Там, безо всякого усилия, взяла под мышки, затащила на широкую кровать и аккуратно уложила на спину, приговаривая «Да ложились спати во ложни теплые, да на мягку перину на пуховую».

На второй половине кингсайз-беда, так же навзничь, лежала девушка с закрытыми глазами, тоже в чем мать родила — если не считать серебряного кулона на цепочке.

КАКОКРЫМИЯ

Больше всего на свете Соня любила чистый разум. Больше всего не любила грязное тело. Всякое тело грязное, даже если чисто вымытое. Соня знала это по собственному телу и его тоже не любила. Изнутри оно всё состояло из слизи, пахучей жижи, фекалий, требухи, менструальной крови и просто крови.

Родоса она полюбила за то, что он весь был — разум, тело у него не то чтоб отсутствовало, но не имело значения. В том числе и Сонино тело.

Родос был асексуал и proud of it. Однажды, еще на первом курсе, он даже затеял парад Asexual Pride, но приняла участие только Соня. Они прошли по центральной лестнице вдвоем, держась за руки, оба во всем белом, в том числе, конечно, и в белых перчатках. Они никогда не касались друг друга, в этом состояла особенная, острая притягательность Родоса — он притягивал, но в то же время был неприкасаем и недосягаем. Как светящаяся в небе звезда.

На «Родион», «Родя», тем более «Родька» он не откликался. Приучил всех звать его только «Родос».

Ее он называл «София», что было лестно, но неправда. Мудрости в Соне не было, никаких иллюзий на этот счет она не строила. Разум она так страстно любила, потому что, как открыл еще Платон, филос манит человека к тому, чего в нем самом недостает. В Родосе субстанции, которую древние называли «рацио», было с переизбытком, из-за этого даже происходили сбои — так машина захлебывается бензином, когда в топливной системе совсем нет вакуума. Родос и был человек-машина, под завязку заправленная теорией. Иногда, очень редко, в нем вдруг проскальзывало что-то немашинное, и в такие мгновения Сонино сердце сжималось от острого, пронзительного чувства.

Например, сегодня утром, когда проехали указатель с надписью «КРЫМ», лицо Родоса слегка дрогнуло, углы рта опустились, как на античной маске «Трагедия», и он пробормотал:

— Эврика! Я понял, что с нами происходит. Это какокрымическая цепочка.