Лекарь

Девушку зовут Элишка. Раненный – это её брат-близнец Томаш. Им по семнадцать лет. Они чехи, дети владельца хутора, убитого со всей семьёй и челядинцами нашими казаками. В живых остались лишь они двое, потому что после убийства фон Белля с конвоем, родители послали их укрыться в охотничьем срубе, предполагая, что всё закончится бедой. До сруба донеслись звуки расправы и Томаш, прибежавший к разорённому хутору, успел видеть удаляющийся отряд казаков. С тех пор он не мог думать ни о чём, кроме мести. Оставив Элишку в срубе, он пробрался в Фулнек и следил за нашими приготовлениями к отбытию. Прознав, куда мы направляемся, он вернулся за Элишкой и вдвоём, на одном коне, оставшемся при них, Томаш с сестрой припустили за нами вслед. Оттуда, из охотничьего сруба, и был прихвачен старый арбалет с запасом стрел к нему. Хуторяне частенько промышляли охотой, не имея на то разрешения властей, потому и пользовались этим бесшумным орудием. Нагнав нас перед четвёртой ночью от нашего выдвижения из городка, Томаш оставил Элишку с конём вдалеке от нашей стоянки, а сам подобрался поближе и прицельно пустил стрелу, которая стоила жизни одному из казаков. Сразу после этого он ретировался, обрадованный первым успехом. Днём им приходилось держаться от нас подальше, чтобы конь радостным ржанием, в ответ на зов казацких лошадей, не выдал их. Повторив свою тактику на следующую ночь, и вновь приблизившись к месту нашего ночлега, Томаш был неприятно удивлён. Вместо открытой стоянки, он наткнулся на ограждённый лагерь. Мой план удался. Хлипкий забор мешал прицельному выстрелу. Но Томаш не отчаялся. Будучи опытным стрелком, он приноровился к стрельбе навесом, правда, результаты такой стрельбы были хуже, зато велась она с большего расстояния, что делало её практически безопасной для Томаша. Не учёл только юный Томаш-охотник, что дичь, с которой связался, ему не по зубам. Классически расставленная засада, и вот, лежит он у нас в повозке без сознания и ждёт свое участи: умереть от раны или быть казнённым казаками.

Рассказывая, об их злоключениях, Элишка плакала так горько, что Иосип-толмач кусал молодой ус и до белеющих сквозь кожу костей сжимал в кулаке шапку. За время рассказа я осмотрел Томаша и нашёл его состояние неплохим. Он реагировал на боль, на свет, глотал и даже иногда что-то бормотал. В таком положении уже можно было двигаться дальше и езда в повозке, по моему мнению, молодому чеху не повредила бы. Я пошёл к Кондрату, чтобы предложить ему сниматься с лагеря. Кондрат всегда, на сколько я мог убедиться, был серьёзным, но сейчас выглядел просто насупленным. Первым делом он поинтересовался, пришёл ли в себя пленник. Узнав, что ещё не совсем, заявил, что сегодня мы никуда не двинемся, а завтра свершится Божья воля. На мой вопрос, почему он так решил, старый казак даже ухом не повёл. Так я впервые за неделю командования отрядом столкнулся с неповиновением моего вахмистра и мне пришлось уступить.

Возле повозки сирот Иосип развёл костёр и сидел у него, не спуская восторженных глаз с Элишки. Та уже заметила внимание и запросто обращалась к Иосипу с поручениями: принести воды, нагреть кулеш, найти ещё рядно для Томаша. Иосип эти поручения выполнял споро и радостно. Мне, старому цинику, было смешно, но и где-то даже трогательно наблюдать за искрой чувств, вспыхнувшей между двумя юными созданиями в этом суровом месте и в таких тревожных обстоятельствах. Велев Иосипу быть начеку и звать меня при любой надобности, я пошёл спать в свой шалаш.

Разбудил меня звук ударов по дереву. Это казак, выполняя приказ Кондрата, сзывал всех на раду. Моё положение в отряде, и без того непонятное, теперь окончательно стало шатким. Кондрат держал своё старшинство над этими людьми так же крепко, как саблю в бою. Но и я, несмотря на свой неподобающий чин, получил от коменданта Фулнека прямое распоряжение, взять начальствование над этими людьми. По всем законам Империи я их командир, и действия Кондрата, не опирающиеся на мои приказания или идущие в разрез им, рассматриваются как мятеж и должны наказываться соответственно. Я в своём праве и не дам себя в нём ограничить даже самому опытному вояке. Я понял, что сейчас всё решится. Как говорят казаки: «Пан или пропал».

Когда казаки, собравшись в коло (круг -укр.), приутихли, к ним обратился Кондрат. Я велел стоявшему рядом со мной Иосипу переводить всё точно.