Лекарь

Я продолжал жить в пансионе и заниматься врачеванием, но отношение ко мне в городе изменилось. Сначала я заметил, что горожане прекратили не только здороваться со мной первыми, но и отвечать на мои приветствия. Затем мне бросились в глаза недовольные взгляды соседей. Моя клиентура рассосалась, как утренний туман. Магистрат перестал присылать мне повестки на инспекции. В один из дней хозяйка пансиона отказала мне в постое после того, как неизвестно кем брошенный камень разбил окно в холле. Тут и ассистент пришёл за расчётом. Я спросил его, что случилось, почему отношение ко мне в городе полярно изменилось в одночасье. Тот, пряча глаза, ответил: «Вы проклятый еврей». Мне стало ясно, что все напасти исходят от Ламии, поклявшейся меня извести. Только она во всём городе могла знать, что я обрезан. Не успел я собрать пожитки, чтобы покинуть пансион, как дом уже был окружён толпой докеров и прочего простого люда, вооружённой палками и камнями. Из толпы раздавались призывы передать им еврея на растерзание за то, что во время чумы злым умыслом переносил заразу от больных здоровым и подговаривал магистрат извести, под предлогом чумы, всех докеров района с их семьями, с целью выкупить землю, занятую их лачугами, под новые застройки. В толпе мелькали даже лица тех, кому я не так давно спас жизнь. Обстановка накалялась. Стало ясно, что, если я сам не выйду, толпа ворвётся в пансион и выволочет меня. Я не решался, зная, что так только оттягиваю время своей казни. В то, что могу остаться живым, я уже почти не верил. Вдруг за окном кроме шума толпы послышался топот подков нескольких лошадей и пистолетный выстрел. Дверь пансиона отворилась и в холл вошёл майор ван дер Храас. Он был назначен командиром обороны и безопасности города, и мы с ним изредка встречались в магистрате.

– Добрый вечер, доктор! Так это из-за вас суматоха?

– Здравствуйте, майор! Рад вас видеть! Выходит, из-за меня.

– Так это вы еврей? Было бы смешно, если бы я тогда расстрелял вас как католика.

– Евреем я был до четырнадцати лет, а затем не ревностным, но католиком, покуда не стал служить вам, протестантам. В конце концов, я уже и сам не знаю, к какой религии принадлежу.

– Ну, мне это всё равно. Не испытываю предубеждений ни к кому, даже к евреям. И расстрелять я вас собирался не как католика, а как офицера. Помните? Скажите, вы в курсе, кому в городе перешли дорогу?

– Думаю, Чёрной вдове.

– Фью! Это было неосмотрительно. Вы знаете, единожды отведя от вас неминуемую смерть, я чувствую себя в некотором роде ответственным за ваше будущее, а такового, в городе, где общественным мнением правит Чёрная вдова, у вас может не оказаться. Чем вы ей досадили?

– Не могу ответить, не запятнав чести.

– А я могу вам сказать, не запятнав свей, что в каналах города за последние несколько лет нашли семь трупов мужчин, у которых были какие-то дела с Чёрной вдовой. И мне бы не хотелось, чтобы ваш труп стал восьмым. Мой вам совет, убирайтесь из города как можно скорей.

– Я и сам жажду убраться. Но куда?

– Сito, longe, tarde – быстро, далеко и надолго. Для начала к вашему коллеге в бывший монастырь, а там на корабль и в Колонии.

– Вы выведете меня из кольца толпы?

– Боюсь, что нет. Но позволю вам сквозь него прорваться. Моя лошадь привязана у самого крыльца. Садитесь на неё и мчитесь без оглядки. В монастыре её у вас примут.

– Спасибо! Я сейчас. Возьму лишь пожитки.

– Только деньги и ни унции сверху, если хотите жить. Лошадь должна сохранить резвость.

– Прошу вас, майор, заберите отсюда моё имущество и распорядитесь им по своему усмотрению. Только книгу «Анатомия меланхолии» передайте её хозяину. – И я назвал имя доктора.

– Будет сделано. Да хранит вас Господь!

– Прощайте!

Я поступил, как велел майор. Через час был в монастыре. Мой коллега доктор пообещал позаботиться для меня о месте на корабле и обменял мои наличные на вексель Голландской Ост-Индской Компании с вычетом комиссионных и платы за фрахт каюты.

Наутро я стоял на палубе отчалившего ост-индца. Передо мной открывался простор моря и новых горизонтов. За кормой скрывался город, в одном из домов которого, уверен, билась в исступлении моя несчастная Ламия, бессильная достать меня жалом своей мести. Последнее, что я сделал в виду исчезающих городских крыш – бросил за борт стеклянные глаза.

Новелла о чумном корабле

Есть упоение в бою,

И бездны мрачной на краю,

И в разъяренном океане,

Средь грозных волн и бурной тьмы,

И в аравийском урагане,

И в дуновении Чумы.

А.С. Пушкин

«Пир во время чумы»

Снова я умираю проснувшись. Теперь моя жизнь только во снах, а каждое пробуждение – возвращение в чертоги Смерти. Смерть терпелива в своей прожорливости. Она покончила со всеми людьми, плывшими на этом корабле, но со мной решила не спешить. Поиграться, как любознательный младенец играется с пойманной мухой. Та протискивается сквозь пальцы, норовит сползти по руке, надеется освободить себя от этой напасти, но ей не жить. Милое дитя оборвало ей крылья.