Лекарство от нерешительности

— А ты мне поведай о том, как Эквадор оказался в ловушке убыточных цен на сырье, о том, что он экспортирует огромные партии нефти, креветок и цветов, чтобы иметь средства на импорт товаров… Не трудись, я в курсе. Мой отец — консультант по торговле фьючерсами. Высококвалифицированный. Был. А моя сестра придерживается ультралевых взглядов, и я тоже не вчера на свет родился и кое-что смыслю в этом… как его… — Термины сами лезли на язык. — В том, как национальная экономика, основанная на экспорте сырья, влияет на положение в стране и на инфляцию. Так что незачем было меня сюда тащить.

— Вижу, ты многое позаимствовал у своего отца…

— Кстати, он считает меня, — я сглотнул, — псом, которого научили приносить тапочки.

В висках вновь застучала клаустрофобия, она же сельвофобия. Не знаю, сколько бы я пребывал в столбняке от страха за свой рассудок, если бы Эдвин — милый, славный Эдвин! — не обратился к Бриджид столь же вызывающим и недовольным тоном, как я час назад.

— Что он говорит? — Внезапно меня захлестнула жалость к Бриджид. Чувства мои окончательно растрепались. — Бриджид! — воскликнул я виновато и беспомощно.

— В очень вольном переводе заявление Эдвина звучит так же, как твое, а именно: я — садомазохистка, раз притащила вас сюда.

— А разве я называл тебя садомазохисткой?

— Еще он считает, что я хотела сделать больно ему и себе, раз заставила его сюда вернуться. — Бриджид говорила по обыкновению живо и вроде даже весело, но я-то видел, как она ссутулилась, скрючилась — резко, будто ей дали под дых. Я не сбрасывал со счетов печальную вероятность, что и Бриджид не сбрасывает со счетов печальную вероятность, что Эдвин поставил ей удивительно точный диагноз.

— Ты не садистка и не мазохистка, — заверил я. — Ты очень милая. И я милый. Как правило. Постараюсь вести себя лучше.

Но Бриджид не обернулась, не взглянула на меня, и только по ее ссутуленным плечам, да еще опираясь на недельное знакомство с этой странной не странной, а уж точно иностранной женщиной, я понял, что она торопливо приводит в порядок выражение своего подвижного лица.

Мы продолжили подъем и вскоре попали в незагрязненную часть сельвы. Солнечный свет приобрел оттенок грейпфрутового сока — выжимок едва хватало, чтобы различить на краю вырубки заброшенную хижину. Воздушное пространство патрулировали летучие мыши, огромные, как истребители. Вырубка густо поросла папоротниками; на ней не осталось ни одного дерева, но папоротники щетинились столь однозначно, подступали столь решительно, что каждому, принадлежащему к виду Homo sapience

, становилось ясно: сельва вздумала напомнить ему о врожденном страхе перед неопознанными прикосновениями в темноте — и преуспеет.

Эдвин опустил фонарик на землю и принялся неторопливыми, выверенными взмахами мачете расчищать землю по периметру (диаметру?) светового пятна. Папоротники и приспешники папоротников валились штабелями, а невозмутимый Эдвин вел с Бриджид рассудительный разговор.

— Почему он все время повторяет nada nada? — не выдержал я.

— Здесь ничего нет, ничего не осталось.

— Скажи Эдвину, по-моему, он очень хороший гид. Давай приплатим ему за нефтяной бассейн — наверняка он нечасто сюда водит туристов.

— Он их вообще нечасто водит. Ты же знаешь — бизнес у Эдвина не клеится. Именно поэтому мы и потащились с ним в сельву.

Эдвин наконец покончил с порослью, разогнулся и стал что-то говорить Бриджид довольно неуверенным тоном.

— Он сомневается, что поступил правильно: возможно, ему следовало уйти со своим народом вниз по реке.

Эдвин вызывал у меня приятные ассоциации с чем-то слишком простым — и оттого, видимо, сложноопределяемым.

Бриджид взглянула мне в лицо; я зажмурился от ее наголовного фонарика.

— Двайт, прости меня! Зря я вас с Эдвином сюда притащила. Вечно я все делаю не так.

— Да ладно, не расстраивайся. Завтра будет новый день. И потом, с чего ты взяла, будто все делаешь не так?

Но Бриджид, ни слова не говоря, ушла в чащу. Причин у нее могло оказаться две, три, четыре; прикинуть, сколько она будет отсутствовать, я был не в состоянии. Я подозревал, что главная причина — в том, что я весьма смутно себе представляю, как обращаться с этой женщиной; теперь, когда я остался наедине с Эдвином, меня осенило, и я решил поговорить с ним как мужчина с мужчиной.

Я торопливо пролистал разговорник в поисках нужных испанских слов. Возможно, «абулиникс» все-таки действовал — я съел уже половину. Я вытащил баночку из кармана и теперь подступал к Эдвину, потрясая ею, как гремучая змея — хвостом. Ловко и незаметно, словно наркодилер, я сунул баночку в Эдвинову прохладную плоскую ладонь и загнул его несколько куцые пальцы.

Эдвин сверкнул глазами; впрочем, возможно, это был просто ночной оптический эффект. Я произнес заготовленную фразу:

— Estes te puede aider. Наверное. Это тебе поможет. Как по-испански «наверное»? В любом случае, tiene ипа para dia. Solamente ипо. Каждый день. Todo los dias, о’кей?