Лекарство от нерешительности

Клубок начал разматываться. Я поведал Бриджид, что в ночь на 11 сентября перебрал экстази; что участвовал в групповом кайфе и выражал ничем не обоснованный оптимизм, который вскоре опровергли известные события; а также что эти события заставили меня усомниться в способности наркотиков в целом просветлять ум и выявлять способности к ясновидению.

— Судя по твоей интонации, ты сам не веришь в то, о чем говоришь. А ты правда принимал наркотики в ночь на 11 сентября? Это ты зря.

— Мы же не знали, что произойдет. А то бы мы отдали экстази террористам!

Бриджид взглянула на меня не то с восхищением, не то с ужасом.

— Короче говоря, я сомневаюсь в адекватности своего поведения. Я никогда не могу решить, что делать, поэтому просто продолжаю делать — или начинаю делать что-нибудь другое.

— Будь добр, еще раз и помедленнее.

— Хоть десять раз — сути дела это не меняет, — сказал я, смутно желая прожить другую жизнь.

Утешало одно: все хорошее, что я слышал о Кункалбамбе, оказалось правдой. Мы вышли из автобуса, когда солнце только начинало клониться к закату, и направились в прелестный спа-отель, разрекламированный у Бриджид в путеводителе. Там оставался только один habitacion, представлявший собой оштукатуренный коттедж, внутри желто-оранжевый, как персик; главной достопримечательностью «персика» являлась огромная двуспальная кровать, а также вполне приличный диван — не то что наша развалюха на Чемберз-стрит. Коттедж стоил тридцать пять долларов в сутки. Тридцать пять долларов в полунищем Эквадоре предполагали, что постояльцы вправе рассчитывать на известную роскошь.

Сойдя с крыльца на газон, я уселся в пластиковое кресло. Долина Долгожителей… Так по крайней мере обозвал ее путеводитель. Если верить последнему, жители долины были этакими Мафусаилами среди метисов, поскольку в условиях экваториального лета, мягкого климата и плодородных почв долины жили абсурдно долго — в среднем до семидесяти восьми лет. Я по-ковбойски закинул ноги на деревянную ограду и стал любоваться пейзажем. Шафранные лучи упали на горы — надвигающиеся, закрывающие полнеба — и высветили каждую расщелину, каждый уступ, каждую складку, неровность и шероховатость. Потрясенный, я откинулся в кресле и испустил глубокое «вау». Появилась Бриджид в свежей футболке, гаремных штанах и шлепанцах и села рядом. Свет из шафранного стал золотым, затем медным, затем розоватым; облака походили на груду головешек, от малейшего дуновения готовых рассыпаться пеплом, но пока то и дело вспыхивающих красным. Мы глаз не могли отвести от неба: на один закат оно выплеснуло столько красок, сколько я не видел во всех закатах за всю жизнь. Напоследок небо пустило лиловую полоску — и внезапно уронило на наши головы абсолютную ночь с соответствующими сезону звездами и слаженным хором сверчков.

— Вау. С ума сойти, какой coucher du soleil[46]. Кажется, и смерть бы здесь встретил. — Я старался, пока живой, говорить бодрым тоном.

— Я тебе соучувствую, — отозвалась Бриджид. — То есть я чувствую то же самое. Ох, мой английский все так же хромает. Если бы ты со мной разговаривал, он бы улучшался. Иначе…

— On pent parler le francais, si tu veux. Je comprends — plus ou moins.

[47]

— Beaucoup moins que plus![48] Твой французский еще хуже моего английского. А по-английски ты специально не хочешь говорить так, чтобы было понятно.

— Бридж, мне ужасно нравится, когда ты говоришь по-английски. «Я тебе соучувствую»? Классное выражение, надо запомнить и пустить в обиход. Серьезно.

Ужинали мы на террасе. Ужин состоял из крупы кин-ва с морковью, выращенных без применения удобрений и приправленных так, что почему-то было вкусно. Пожалуй, в епископальном вегетарианстве что-то есть, крутилась у меня задняя мысль, пока мы с Бриджид обсуждали навязшие в зубах темы: американских, немецких, израильских, скандинавских, норвежских, английских и французских туристов, так и норовящих нарушить первозданную идиллию третьего мира или наследить в неолиберальном раю. За соседним столиком сидела молоденькая загорелая еврейка, стриженная под мальчика, с россыпью веснушек на носу. Я спросил, как в этих широтах развлекаются.

— Тут полно колес и травки, — последовал прямой исчерпывающий ответ.

— Правда? Это я люблю. — Пожалуй, несколько часов назад я слишком критично отзывался о наркотиках.

— Тут есть такая фигня, называется кактус «Сан Педро». Сначала пьешь кипяченый сок этого кактуса, и от него тебя рвет. Зато потом так торкает!..

— Бридж, ты слышала? — Почему бы не попробовать новый наркотик? Как говорится, новинка в роток… А молоденькой еврейке я сказал: — Я сейчас сижу на очень сильных колесах. Они лечат хроническую неспособность принимать решения, хотя, если честно…

— В Израиле на них точно был бы спрос.

— А где ты живешь в Израиле? В смысле, ты живешь в той части Израиля, которая принадлежит Израилю, или в той, которая не совсем?