Лексикон света и тьмы

– Спасибо, мама, – кивает Гершон и берёт у матери бокал. Косится на Эллен, словно испрашивая у неё разрешения пригубить вина. Эллен тоже берёт бокал. Они чокаются, она отпивает глоточек и сразу чувствует тепло во всём теле. Яннике выворачивается из её рук, хочет на пол, и Эллен отпускает её.

– Да! – говорит Эллен. – Вот мы и здесь: с работой, ребёнком, а скоро и с домом! – продолжает она, но с Гершоном творится что-то странное. Он часто моргает и облизывает губы.

– Да, нам повезло, – говорит он каким-то слишком уж ровным голосом.

– Что правда, то правда, – откликается Мария, её бокал звякает, когда она ставит его на прилавок. – Конечно, помогло, что спрос на дом был не особо большой, из-за его истории.

Эллен растерянно смотрит на Гершона. Что ещё за история?

– Зато благодаря ей у вас будет роскошный дом за разумные деньги, – заключает Мария.

– Что за история? – спрашивает Эллен.

Изумленная вопросом Мария смотрит на Гершона.

– Ты что же, ничего не рассказал?

– Чего не рассказал? – спрашивает Эллен.

– Историю дома.

Яннике ползёт по полу, стремясь к вешалке с платьями, Эллен вскакивает и подхватывает её на руки.

– Что ещё за история? – спрашивает она Гершона, который уставился в бокал и крутит его за ножку.

– Есть причина, почему дом стоил так мало, – говорит он наконец.

– Какая? Он в плохом состоянии? Что с ним не так?

– В нём в войну квартировала банда Риннана, – объясняет Мария.

Эллен чувствует, как встопорщиваются волоски у неё на руках. На миг отвлекается, потому что Яннике рвётся на свободу, вертится и топчет мать, чтобы снова вырваться на простор и исследовать магазин дальше.

– Хенри Риннан? – спрашивает Эллен. – Они… Это был их дом, банды Риннана? И мы… мы будем жить там?

– Да, моя хорошая, – отвечает Мария с улыбкой. – А как бы иначе вы смогли позволить себе виллу с садом в Верхнем Сингсакере?

Д как Домашняя утварь, детская одежда, дуршлаг, дырокол, диванные подушки и прочее – несколько дней после переезда все вещи стояли нераспакованными, в коробках и ящиках, точно им надо было пообвыкнуться здесь, прежде чем решиться вылезти из заточения и обрести постоянное место в новом доме.

Д как Доходяга, потому что в лагере каторжный труд потихоньку, день за днём, высасывал из тебя силы и энергию, покуда ты не дошел до мысли, что пропади оно всё пропадом, да и самому тоже лучше пропасть поскорее. Лечь на землю, прижаться щекой к сору, сосновым иголкам, земляному духу. И лежать, расслабив наконец все до единой мышцы, закрыв глаза и не обращая внимания на крики охранников. И на тычки по рёбрам, и на других узников, которые пытаются поднять тебя на ноги. Просто лежать и чувствовать, как призывает тебя сыра земля, как тянет тебя лечь в неё и стать ею, признать, что не бегать надо от смерти, а, наоборот, принять её с распростёртыми объятиями, поскольку смерть – самая быстрая и короткая дорога прочь из концлагеря.

Д как «Достопримечательность», международный символ, который рисуют на указателях, – верёвочный квадрат с петлями по углам, аллегория всей мировой истории, которая тоже закручивается вокруг себя же, повторяя и узоры, и мотивы. Любовь, вожделение, обладание, ненависть. Смех, радость, страх, гнев. Влюблённость, страсть, болезнь, роды.

Таким знаком обозначен и лагерь для военнопленных Фалстад.

Он в часе езды на машине на север от Тронхейма, я добираюсь туда на такси погожим октябрьским днём, тёплым, хотя уже середина месяца. Повсюду поля, узкая сельская дорога с пунктирной отстрочкой с каждой стороны, кажется, что великан взял пилу и выпилил дорогу из ландшафта.

Двухэтажное кирпичное здание, выкрашенное в жёлтый цвет, замкнутый четырёхугольник с въездной аркой и башней с часами над ней. Красивое здание, первоначально спланированное под нужды интерната для умственно отсталых и потому построенное подальше от ближайшего города. На берёзе в атриуме, между крыльями дома, все листья жёлтые, и многие уже опали.

Конвой провёл тебя мимо этой берёзы тем октябрьским утром: сперва через внутренний двор, потом под арку, а потом погнал по дороге в заболоченный лесок неподалёку. Встало солнце, подсветило жёлтые листья. Подсушило кору на берёзах, заставило заблестеть капли росы. А тень берёзы ползла по двору, как часовая стрелка по циферблату, пока не пришла темнота и не затопила всё, что встретила.

Несколько часов спустя во двор ввели новую колонну пленных, ряд за рядом. Некоторые шли, уставившись прямо перед собой, чтобы не спровоцировать охранников, другие сгорали от желания понять, куда они попали. Одним из них был молодой человек по имени Юлиус Палтиэль, в будущем ему предстояло войти в семью Комиссар: он женился на Вере после её развода с Якобом. И в одной из книг, созданных им в соавторстве с Верой, Юлиус Палтиэль описывает сцену во внутреннем дворе, где растёт берёза.