Лекции о литературе. Диалог эпох

Итак, если война Кавказская и война Крымская были своеобразным повторением крестовых походов, то это как ничто иное подтверждает идеализм Николая I. Именно идеализм, а не корыстные цели определили во многом проигрыш в Крымской войне. Этот же идеализм определил и застой в общей экономической системе, отразившийся в русской литературе в образе Обломова и его беспробудном сне. Обращение в прошлое, в эпоху средневековой Европы (о чем и писал Чаадаев), а не ориентация на современную ситуацию промышленного переворота, игнорирование опошления или обуржуазивания всего западного общества в целом стали причиной гибели идеалов русского монарха.

Сам собой напрашивается вывод: на российском престоле в течение 30 лет находился августейший идеалист, который в какой-то мере продолжал донкихотские традиции своего отца Павла I. Но мы знаем, что именно идеалисты в большей степени, чем материалисты и циники, способны повлиять на духовную жизнь нации. Приведем только один самоочевидный факт: за период правления Николая I в русской литературе появились: Лермонтов, Гоголь, Герцен, Белинский, молодые Тургенев, Достоевский, Некрасов, Толстой. О взаимоотношениях Пушкина и царя говорилось выше. Почему же тогда смог произойти такой невиданный всплеск русской духовности в эпоху страшного деспотизма? По этому вопросу хочется высказать следующее смелое замечание, и речь здесь должна пойти об особенностях русского менталитета. Традиционно православие как крайне бескомпромиссное, в отличие от римско-католической концепции,[103] воплощение христианской веры именно Христа воспринимало даже на личностном уровне как высший идеал добра. Следует подчеркнуть здесь именно этот личностный, то есть живой, а не абстрактно-отвлеченный образ Спасителя, который и существует только в православной вере. Николай же Павлович в силу своего идеализма сам принял на себя функции христианского монарха в соответствии с масонской идеологией, т. е. посягнул на святая святых русской ментальности. Естественно, что общественное сознание немедленно вытеснило образ императора и свело его до уровня некоего духовного самозванца, но самозванцем Христа может быть только Антихрист – отсюда и такая негативная оценка в русской классической литературе, извечно стремившейся выразить основные проявления народной духовности выступить в роли некоего адвоката («но есть и божий суд») перед властью всей деятельности русского царя. Но это противоречие оказалось диалектическим противостоянием и дало свои потрясающие результаты: в русском менталитете в результате сформировалось очень ясное представление об основных нравственных категориях. И добро, и зло в духовной жизни России обрело то, чего не было и не могло быть в это же время в Западной Европе, а именно: конкретную персонификацию основных нравственных понятий, без которых немыслима ни одна духовная культура (Николай I – Антихрист, противостоящий Христу).

Такая ясность в представлении основных понятий и родила мощный нравственный потенциал нации.

Хотел того или нет русский император, но именно его 30-летнее правление явилось своеобразным толчком в процессе духовного прозрения нации.

Глава VI

Крепостное право и «Муму» И. С. Тургенева

Повесть «Муму» (1852) за время своего бытия в общественном сознании России постепенно как бы понижалась по возрастной шкале читательских поколений. Написанная явно для взрослых, для тех русских читателей поры цензурного лихолетья при Николае I, кто умел читать и, читая, понимать «между строк» и улавливать смысл философских проблем, заложенных во внешне бесхитростных сценах и коллизиях, повесть великого художника в своем читательском восприятии претерпевала двоякое изменение.

С одной стороны, она прочно связывалась с крепостнической эпохой. В повести все более отчетливо обозначалось, каким социальным злом было крепостничество, и эта часть как бы заслоняла ту философскую проблематику, которая таилась в «подтексте», на втором плане изображения содержания, то, что обычно у Тургенева как бы обволакивалось лирической грустью, входило в ряды исторических ассоциаций и рассуждений, придавая тем самым его образам обобщающее значение, выводя за рамки данного периода и вовлекая в ряд образов всемирно-исторического, всечеловеческого значения.

Это явление мы замечаем с особой силой в наше время. Образы Рудина, Базарова, Елены Стаховой не могут теперь трактоваться только как принадлежащие давно ушедшей эпохе. Они не утратили своей актуальности и по сей день, заставляют говорить о таких жизненно важных проблемах современного бытия, о возникновении которых даже не подозревали самые прозорливые современники великого художника.