Лекции о сущности религии

если представление о зле и ощущение его находятся в равновесии с представлением о добре и с его ощущением, то у человека одинаково имеются как добрые, так и злые боги; если же представление о добре и ощущение его преобладают над представлением и ощущением зла, то его бог - бог добрый, побеждающий власть злого. Или: страх есть либо положительное, либо отрицательное основание религии или божества; то есть религия происходит либо из раболепства, либо из оппозиции к страху. В первом случае создаются страшные, злые боги, во втором - добрые. Страх есть зло, и отношение к злу либо страдательное, либо активное; либо я предоставляю ему действовать, отдаюсь ему, хотя и против воли, либо сопротивляюсь, на него реагирую. Так из реакции против страха перед бесчисленным множеством возможных бед и смертельных опасностей, постоянно представляющихся неясно фантазии боязливого ума человека в качестве злых духов, возникает представление о бесконечно благом существе, о всемогущей любви, которая столь же много может сделать добра, как страх - сделать зла, которая может предохранить от всяких бед, и в воображении действительно предохраняет. Именно отсюда, из этого вездесущего страха, и проистекает то, что политеистическая вера или суеверие населяет всякое место, всякий угол, всякую точку в пространстве богами-охранителями или охранителями-духами. Так, например, Пруденций говорит, полемизируя против Симмаха: "Вы имеете обыкновение врата, дома, термы, конюшни наделять особыми гениями, вы присочиняете многие тысячи гениев ко всем площадям и частям города, чтобы каждый угол имел свое привидение". Если поэтому ученые господа, несмотря на бесчисленные алтари, воздвигнутые людьми в честь страха, все же не считают его божеством и притом первым божеством, то происходит это лишь потому, что они из-за деревьев не видят леса. Дело в том, что божественная любовь не простирается дальше, чем человеческий страх, ибо она может делать добро лишь в тех пределах, в каких страх творит зло; вечно небо любви, но вечен и ад страха; бесчисленны толпы ангелов, которых посылает в мир любовь, но бесчисленны также и толпы дьяволов, которых посылает страх; любовь доходит до самого начала мира, страх же - до самого конца его; любовь создала первый день мира, страх же его последний, судный день. Короче говоря, там, где творческое всемогущество человеческого страха прекращается, там прекращается и всемогущество божественной любви. Близкий нам пример происхождения религии из страха и реакции против него мы имели в происхождении протестантизма, а именно:

лютеранства, которое возникло из ужаса, из страха перед бесчеловечным, гневным, ревнивым богом, который в Ветхом завете сам называется ужасом или страхом Израиля, который, не считаясь с человеческой природой и не питая к ней какого-либо чувства, требует от человека, чтобы тот был подобен ему, то есть чтобы человек был не человеком, живым существом, а моральным привидением, воплощенным законом. Но Лютер был, несмотря на свое первоначальное монашеское и священническое звание, слишком практичной и чувственно крепкой натурой, чтобы он мог молитвами, постом, самоумерщвлением принести себя в жертву тому богу, чье одно уже имя - Шаддай - ведет свое происхождение от опустошения, истребления. Лютер хотел быть не ангелом, а человеком; он был в теологии теологом, борющимся против теологии; он желал действительного средства против злого существа теологии, которая, под предлогом примирения с богом, приводит человека в противоречие с его собственным существом, которая отравляет человеку кровь в сердце желчью божественной ревности, которая сжигает в голове его мозг адским огнем божественного гнева, которая уже за одно простое стремление человека быть человеком осуждает его на вечную смерть. Враждебное человеку злое существо христианской теологии с классической резкостью нашло свое выражение в особенности в Кальвине: "Все вожделения плоти, - как будто и вожделение вечной жизни не есть плотское вожделение, - являются грехами";