Лекции об искусстве

Я думаю, что природа примешивает желтизну почти к каждому из своих цветов; она никогда или очень редко употребляет красный без него и очень часто употребляет желтый почти совершенно без красного; и со временем, я уверен, обнаружится, что любимейшим ее контрастом, который характеризует ее колорит и дает ему тон, является желтый и черный, переходящие по мере удаления в белый и голубой. Не подлежит спору, что великий основной контраст Рубенса составляют желтый и черный; от этого контраста, сконцентрированного в одной части картины и умеряемого разнообразными серыми по всей картине, главным образом, зависят тона всех его прекраснейших творений. И у Тициана, хотя у него гораздо больше склонности к пурпурному, чем у Рубенса, никогда, я уверен, не примешивался к чистому голубому, никогда не придавал ему лоска такой красный цвет, который не был бы в свою очередь смягчен известным количеством желтого. Во всяком случае, как бы ни были роскошны и чисты пурпурные цвета там, где великие колористы вводят их в качестве местных цветов, я убежден, что ничто не разрушает красоту колорита в такой степени, как самая малейшая склонность к пурпурному цвету в общем тоне. Равным образом я уверен, что Тернер отличается от всех дурных колористов нашего времени тем, что в основе всех его тонов лежат черный, желтый и промежуточные серые цвета, тогда как наши обыкновенные искатели блеска так неизменно стремятся к чистым, холодным, неестественным пурпурным цветам. В самом деле, Тернер до такой степени любит черный и желтый, что он оставил нам несколько произведений, и рисунков, и картин, основанных только на этих двух цветах; из них самым поразительным примером служит Quilleboeuf, произведение, которое, по моему мнению является самым совершенным образцом из существующих произведений простого колорита, где, как например, в некоторых его последних изображениях Венеции, — становятся как будто явно заметными пурпурные тона, хотя и тщательно смягченные ярким оранжевым и теплым зеленым на переднем плане, там общий колорит, по моему мнению, так совершенен или правдив: мой личный вкус всегда скорее привлек бы меня к теплым серым цветам таких картин, как Снежная буря или к пылающему ярко-алому и золотому цвету в картинах

Наполеон и Невольничий корабль. Но я не останавливаюсь в настоящее время на этой части своих рассуждений: может быть, их удобнее связать с нашим исследованием впоследствии, когда мы будем обсуждать вопрос об идеальном совершенстве колорита.

Сделанные выше замечания относятся целиком к последним академическим картинам, на которые направлены главные нападки по поводу их колорита.

§ 18. Его ранние произведения фальшивы в отношении колориста

Я никоим образом не имею в виду отнести эти замечания к ранним произведениям Тернера, которые, как постоянно болтают просвещенные газетные критики, характеризуют ту эпоху, когда Тернер быль «действительно велик». Он и есть и был велик с того момента, когда он впервые взял в руки кисть, но он никогда не был так велик, как теперь. Переход через ручей, композиция, хотя и совершенная с точки зрения всего наиболее привлекательного и облагораживающего в искусстве, едва ли может служить образцом колорита; это — приятное, свежее серое изображение пространства и форм, но это — не цвет; если смотреть на нее с точки зрения этого последнего, она, совершенно лжива и безвкусна и гораздо ниже, если сравнить ее с теми же тонами у Клода. Красновато-коричневые цвета на переднем плане

Падения Карфагена, насколько я могу судить, не обработаны, лишены солнца и во всяком случае ошибочны, и эта картина, и другая Построение Карфагена, хотя последняя лучше, совершенно недостойны Тернера как колориста.

Не так обстоит дело с рисунками; хотя их существует бесконечное количество, они от самого раннего до последнего, представляя ряд постоянно возрастающих, побеждаемых трудностей и иллюстрируемых истин, все одинаково безукоризнены в отношении колорита.

§ 19. Его рисунки безусловно совершенны

Все, что мы до сих пор говорили, применимо к ним в наивысшей степени, хотя каждый из них, представляя собой изображение какого-нибудь эффекта, который быль видим в действительности и был реализирован только один раз, каждый из них требует почти отдельного исследования. В целом как группа они гораздо спокойнее академических картин, в них больше, так сказать, целомудрия, и если бы они были лучше известны, то по ним наши знатоки могли бы составить себе несколько более точное представление о том напряженном изучении природы, на котором основан весь колорит у Тернера.

Нам остается отметить еще один пункт относительно его системы колорита — это полное подчинение ее свету и тени — факт, которого незачем здесь доказывать, так как каждая гравюра, сделанная с его произведений (а награвированы из них очень немногие), служит достаточным его подтверждением.