Лекции об искусстве

в рисунках арабского стиля, одушевили человеческой жизнью Джорджоне, Тициан, Тинторет и Веронезе. Из произведений Тинторетто и Тициана не остается, кажется, в настоящее время ничего. Две фигуры, созданные Джорджоне, можно еще разглядеть на fondaco de’Tedeschi. Одна из них, удивительно сохранившаяся, видна издалека сверху и снизу Rialto; она горит, как отблеск вечерней зари. Две фигуры кисти Веронезе можно было также рассмотреть до последнего времени; еще и сейчас остались голова и руки одной из них и несколько прекрасных оливковых ветвей возле другой; фигура совершенно стерта большими черными буквами надписи на белой доске; существованием этой доски мы обязаны некстати прорвавшемуся восторгу жителей округа по отношению к их недавнему пастырю[28]

. Впрочем, судя по той быстроте, с которой идет вперед разрушение в настоящее время, принимая в расчет, что через семь-восемь лет Венеция потеряет всякое право на внимание, за исключением зданий, непосредственно прилегающих к площади Святого Марка, а также более крупных церквей, — принимая все это в расчет, можно прийти к заключению, что настоящего падения своего Венеция, во всяком случае, достигла главным образом в последние сорок лет. Пусть читатель соберет те крохи и следы, которые можно еще собрать из-под штукатурки и живописи итальянских комитетов вкуса, из-под салонных нововедений англичан и немцев, поселившихся в Венеции, и пусть он нарисует в своем воображении прежнюю Венецию, такой, какой она была до своего падения. Пусть он глядит с Lido или Fusina, мысленно восстановит среди леса башен те сто шестьдесят шесть церквей, которые разрушили французы. Пусть он украсит ее стены пурпуром и багрянцем, покроет позолотой ее минареты

[29]

очистит от грязи ее каналы, те каналы, которые некогда служили преддверием дворцов, а теперь обратились в водосточные трубы для лачуг; пусть поместит он на этих каналах золоченые баржи и корабли с развевающимися флагами. Пусть, наконец, с этого пейзажа, уже принявшего столь блестящий вид, снимет он ту грустную и грязную пелену, которую затянула над ней слабеющая энергия более чем полувека, — и тогда он увидит ту Венецию, которую видел Каналетто; жалкая, бессильная и сухая механическая работа, которую применил этот художник к изображению столь разнообразных красот, и самым фактом своего появления и по оказанной ей встрече является самым характерным признаком утраты чувства и умственной смерти нации в это время. Оцепенение и мрак, более безнадежные, чем могильная тьма, еще держат скипетр, еще несут венец, подобно трупам этрусских царей, готовых рассыпаться в прах при первом скрипе дверей их могильного склепа.

Манерность Каналетто самого низкого свойства из всего, что мне известно в области искусства. Открыто исповедуя самое рабское и тупое подражение, он подражает только черноте теней. Он не дает ни одного архитектурного орнамента, или по крайней мере почти ни одного, не дает форм настолько, чтобы они позволили нам догадаться об оригинале, и я говорю это не по легкомыслию; я поставлю рисунки деталей, точно скопированные с Каналетто, рядом с гравюрами с дагеротипа; рисунки Каналетто не передают ни архитектурной красоты, ни дедовского величия зданий; в его штрихах пропадает и ткань камня, и следы, оставленные временем: этот штрих — всегда черная, резкая, точно налинованная каллиграфом линия, столь же далекая от изящества оригинала, сколько от его бледности и прозрачности. Что касается вопроса о правдивости его колорита, то в этом отношении его прекрасно характеризует уже один тот факт, что он не оставил ни одного изображения фресок, остатки которых можно видеть еще по крайней мере на половине дворцов, не подвергшихся реставрации, далее, — что еще менее простительно, — не оставил ни одного изображения великолепного цветного мрамора, зеленые и пурпурные цвета которого еще играют на Casa Dario, Casa Trevisan и многих других.