Лелейская гора

- Можно сменить двигатель, но принцип должен оставаться неизменным. Вообрази, что станет с людьми, если они вдруг получат свободу? Да еще к тому же получат эти твои самострелы и перестанут бояться кнута, шпор и приклада! … Некоторые называют такую свободу анархией, но я бы назвал ее попросту свалкой. В этой свалке все передерутся и поделятся на голубых и красных, на худых и толстых, на проклятых и благословенных и еще не знаю на каких и будут делиться до полного уничтожения. А предлог для раздела всегда найдется: одни будут мстить за прошлый произвол, другие - из боязни стать жертвой мести. Но если бы паче чаяния и осталась в живых жалкая горстка свободолюбцев, у кого нашлись бы такие средства и силы, которые могли бы заставить их работать? Их невозможно было бы заставить умыться, смыть с себя кровь и закопать мертвых. Расплодившиеся крысы переносили бы чуму и проказу от жилища к жилищу, живых пожирали бы вши, а мухи вились бы над трупами. Слышишь, вон и сейчас они вьются? …

- Ты случайно не из потурченцев ли будешь? - язвительно заметил я.

- Из чего это ты заключил?

- Они тоже за деспотизм, причем безразлично чей.

- Сталин тоже за деспотизм, особенно за свой собственный.

- Сталин совсем другое, для него насилие является средством подавления насилия.

- Нечто в том же духе заявляют и ваши противники, но я им тоже не верю.

Последняя фраза пришлась ему по вкусу, очевидно, он нашел ее остроумной, и расхохотался, давясь смехом. Мощная волна зловония, еще более густого, чем раньше, нахлынула на нас. Такой ужасный запах может источать труп, разлагающийся на солнце, но я готов был поспорить, что это несло из его открытой пасти. Как бы торжествуя какую-то победу, старик хохотал, клацая от хохота черными зубами, которые плясали у него во рту и множились, пока не образовали третий ряд. Он всхлипывал, скрежетал зубами, наподобие кузнечного меха и выталкивал из своей утробы тучи мух и заряды вони. Но вместо того чтобы съежиться от этого бесконечного испускания воздуха, старик заметно раздувался и затвердевал. Теперь уж это не тот оголодавший старикашка - глаза у него грозно сияют из-под темных век. Позабыв со страха про свою винтовку, я сгреб рукой горсть земли и запустил ему в рожу. Комок прошел сквозь него, как сквозь тень, и рассыпался по земле. Зловоние отступило, а дьявол взвыл, будто бы десяток кинжалов пригвоздил его к земле. Несколько мгновений он трепыхался, пронзенный кинжалами, а потом произнес:

- А ну-ка, посмей еще разок!

- И посмел бы, да не желаю. Хватит с тебя и этого.

- За что же ты меня этак?

- Разит от тебя, как из мясной лавки.

- А это и есть мясная лавка - твое воображаемое будущее. Я хотел продемонстрировать тебе натуральный запах будущей жизни.

- Не жизни, а смерти.

- И жизни, ведь жизнь и смерть связывают нерасторжимые узы.

- А тебя, я смотрю, нерасторжимые узы привязали к юбке божьей матери.

Глаза его снова сверкнули.

- Только невежды могут недооценивать роль женских юбок. Не будь юбок, нечем было бы прикрыть то, что под ними. Обнаженная нагота мгновенно приедается, ибо нагота проста, она проще фасоли. Другое дело прикрытая нагота, она будоражит, она как бы зовет к открытиям, и лишь благодаря юбкам открытия эти стали достоянием человечества. Юбка, если хочешь знать, развивает мечту, и все эти пугала, эти боги, все оттуда, так же как и первооткрыватели, на которых вы возлагаете такие надежды. И напрасно возлагаете, ибо все это прах - что было и будет.

- Послушай, долго ты тут будешь вонь распускать? - воскликнул я. - Убирайся отсюда!

- И не подумаю, - возразил он. - Мне и тут хорошо.

Дело вовсе не в том, что ему хорошо, дело в том, что его приковали к земле кинжалы, пронзившие его. И он не тронется с места, пока я вторым ударом не перережу связующие нити. Он нарочно источает зловонные запахи - решил взять меня измором и вырвать из меня этот второй удар, который принесет ему освобождение. Так получай же! Я сгреб горсть, земли и снова швырнул в него. Он сразу же слинял, как будто бы краски отхлынули волной к его ногам и вытекли вон. Остался один только контур, но постепенно таял и он, сливаясь с замысловатым узором сухих листьев и сучков. Он как бы весь просочился в почву в том самом месте, где сидел, и, пройдя по какому-то подземному тоннелю, вынырнул в десяти шагах от меня и огляделся. Сгорбленный, съежившийся, он тем не менее довольно ухмылялся, радуясь своему чудесному избавлению. Я пошел за ним следом - может быть, он мне еще когда-нибудь понадобится, надо же мне знать, где его искать. Временами он терялся из виду, сливаясь с лесными тенями, а потом снова возникал впереди. Как я и ожидал, он повел меня прямо к пещере. Но здесь хитрый бес обманул меня, и я так и не видел как он туда входил. Должно быть, у него есть свой потайной вход в пещеру, но он ни за что не хочет выдавать мне свое убежище.