Ленин

…Вообще говоря, очень неорганизованно это было. Вот, например, Алексей 11 пуль проглотил, пока наконец умер. Очень живучий парнишка…

…Митинг после организовали. Обывательщина пришла… Голощекин, когда выступал на митинге, вдруг сказал «от Николая до малого», чего он не должен был, конечно, говорить. Но публика, видимо, не поняла… На заводах известие было принято с подъемом. В частях Красной Армии вызвало большущий революционный подъем»{111}.

А вот что возьмем дополнительно из воспоминаний М.А. Медведева (Кудрина), написавшего на первом листе: «Для истории. Не для печати. Член КПСС с 1911 года».

«…Романовы совершенно спокойны – никаких подозрений… Стремительно входит Юровский и становится рядом со мной. Царь вопросительно смотрит на него… Царица перекрестилась. Юровский на полшага выходит вперед и обращается к царю:

– Николай Александрович! Попытки Ваших единомышленников спасти Вас не увенчались успехом. И вот в тяжелую годину для нашей Советской республики… на нас возложена миссия покончить с Домом Романовых!

Женские крики: «Боже мой! Ах! Ох!»

Николай бормочет: «Господи, Боже мой! Господи, Боже мой! Что же это такое?!»

– А вот что такое! – говорит Юровский, вынимая из кобуры маузер.

– Так нас никуда не повезут? – спрашивает глухим голосом Боткин.

Юровский хочет что-то ответить, но я уже спускаю курок моего браунинга и всаживаю первую пулю в царя. Одновременно с моим выстрелом раздается первый залп латышей… Юровский и Ермаков также стреляют в грудь Николая II почти в упор. На моем пятом выстреле Николай II валится снопом на спину.

Женский визг и стоны; вижу, как падает Боткин, у стены оседает лакей и валится на колени повар. Белая подушка двинулась от двери в правый угол комнаты. В пороховом дыму от кричащей женской группы метнулась к закрытой двери женская фигура и тут же падает, сраженная выстрелами Ермакова… В комнате ничего не видно из-за дыма – стрельба идет уже по еле видимым падающим силуэтам…

Слышим голос Юровского:

– Стой! Прекратить огонь!

Тишина. Звенит в ушах.

Вдруг из правого угла комнаты, где зашевелилась подушка, женский радостный крик:

– Слава Богу! Меня Бог спас!

Шатаясь, подымается уцелевшая горничная – она прикрылась подушкой; в пуху увязли пули. У латышей уже расстреляны все патроны, тогда двое с винтовками подходят и штыками прикалывают горничную… Застонал раненый Алексей… К нему подходит Юровский и выпускает три последние пули из своего маузера. Он затих и медленно сползает со стула к ногам отца… Осматриваем остальных и достреливаем из кольта еще живых Татьяну и Анастасию. Теперь все бездыханны»{112}.

…В тот же или на другой день через Пермь выехали в Москву к В.И. Ленину и Я.М. Свердлову с докладом о ликвидации Романовых Я.М. Юровский и Г.П. Никулин. Кроме мешка бриллиантов и прочих драгоценностей они везли все найденное в доме Ипатьева: дневники и переписку царской семьи, фотоальбомы пребывания царской семьи в Тобольске (царь был страстный фотолюбитель)…

Медведев, завершая свои записки «Для истории. Не для печати», вспоминает, что, когда пришло из Москвы подтверждение с одобрением акции, «мы с Александром (А.Г. Белобородов) обнялись и поздравили друг друга.

Так закончилась секретная операция по избавлению России от династии Романовых. Она прошла настолько успешно, что доныне не раскрыта ни тайна дома Ипатьева, ни место захоронения царской семьи»{113}.

Зачем я процитировал несколько страниц этих страшных документов? Стоило ли приводить эти жуткие подробности? Нормальны ли эти люди, гордящиеся свершенным и полагающие даже, что убийство – это акт «гуманизма»?

Грех цареубийства нельзя понять, не осознав революционного бесовства людей, которых заставили «империалистическую войну превратить в гражданскую».

А ведь царь имел неизмеримо больше оснований говорить о гуманизме; сам акт его отречения во имя блага России и ее спокойствия говорит о многом. Разве не Николай начертал своей рукой в знаменитом Манифесте от 17 октября 1905 года: «Даровать незыблемые основы гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности…»

Витте задолго до екатеринбургской трагедии писал: «Жаль царя. Жаль России. Бедный и несчастный государь. Что он получил и что оставит? И ведь хороший и неглупый человек, но безвольный, и на этой черте характера развились его государственные пороки, то есть пороки как правителя, да еще такого самодержавного и неограниченного: «Бог и Я»{114}. Возможно, Николай II и не был выдающейся личностью, но, безусловно, был благородным и мужественным. Он долго и умело лавировал в хитросплетениях российских противоречий, но не мог и думать, что его ждет еще более ужасная судьба, чем судьба Людовика XVI.