Ленин

– Нужно ускорить освобождение Крыма, чтобы иметь вполне свободные руки, ибо Гражданская война может заставить нас двинуться на запад на помощь коммунистам{110}.

Когда проходил второй Конгресс Коммунистического Интернационала, начался знаменитый поход на Варшаву, предпринятый по инициативе Ленина. Зиновьев распорядился разместить на сцене Большого театра, где заседала «мировая партия социалистической революции», огромную политическую карту мира. Каждое утро делегаты с замиранием сердца следили за передвижением красных флажков по маршруту похода «красных» на Варшаву. Зиновьев не удерживался от взволнованных комментариев, утверждая, что следующий, третий Конгресс Коминтерна «будем проводить в Берлине, а затем в Париже, Лондоне…».

Его слова тонули в шквале аплодисментов…

В воспоминаниях Зиновьева верно отмечено, что не Ленин «открыл» теорию диктатуры пролетариата, он «открыл ее конкретную советскую форму… очистив ее от реформаторских извращений и развив ее дальше». Что правда, то правда: едва ли кто может претендовать на это «открытие». Здесь «вклад» Ленина настолько очевиден, что это весьма сомнительное первенство не рискует быть кем-нибудь оспорено.

Иногда весьма интересны и мелкие детали, приводимые Зиновьевым, которые делают портрет Ленина более рельефным и выразительным. Зиновьев пишет, например, что «дошла остроумная шутка Плеханова: Ленин-де первоклассный философ в том смысле, что по философии он только-де в первом классе». Или наблюдение: «Ленин любил пугать: если будем делать ошибки – «полетим».

Любопытны штрихи вроде того, что однажды в Париже «мы с Лениным «пропивали» выход его книги и сидели до утра в кафе» (не знаю, право, кого могла интересовать его книга, кроме горстки социал-демократов. – Д.В. ){111}. Не сложись редчайшая, уникальная комбинация социальных, политических, военных факторов в России 1917 года, о Ленине люди сегодня знали бы неизмеримо меньше, чем, допустим, о Плеханове, действительно великолепном революционном теоретике и писателе…

Но все достаточно редкие оригинальные находки тонут в многословной россыпи зиновьевского пустословия. Его частые утверждения, что «Ленин родился гением»{112}, воспринимаются как желание утвердить себя «правоверным», настоящим большевиком. Ведь писал все это о Ленине Зиновьев в 1933–1934 годах [15] . Правда, иногда Зиновьев (что было очень редко) уже после революции допускал в своих выступлениях критику Ленина. Выступая 27 ноября 1923 года на Всероссийском съезде работников просвещения, когда вождь большевиков был беспомощен, Зиновьев затронул тему, как ошибались Маркс и Энгельс в определении сроков прихода социалистической революции. «Я должен сказать, – заявил докладчик, – что такой же грех случался и с В.И. Лениным»{113}. Но это было эпизодом. Славить Ленина стало не только обязанностью, но и признаком хорошего партийного тона.

Тем более что Зиновьев и Каменев вскоре были вынуждены это делать и по прагматическим соображениям – нужно было выжить.

Ни Зиновьев, ни Каменев, ни кто другой не могли уже претендовать на умершего Ленина, он стал «собственностью» Сталина. И эта необычная монополия нового вождя сделала его неуязвимым.

После 1926 года, когда Зиновьев был выведен из состава Политбюро, его время делилось между попытками борьбы со Сталиным, покаяниями и занятием второстепенных постов, куда его посылал новый вождь. В 1930 году Зиновьев, не имевший высшего образования, был назначен ректором Казанского университета, в декабре 1931 года – заместителем председателя Государственного ученого совета…

Но Зиновьев помнил свою близость к Ленину и полагал, что это рано или поздно поможет ему вернуться на вершину власти…

При всем том, что Каменев считался «сиамским близнецом» Зиновьева, их роли в ленинском окружении были разными. Каменев не жил так долго вместе с Лениным, как Зиновьев, не прятался с ним, как тот, в шалаше, не ехал в «пломбированном вагоне» в Россию, но есть основания считать, что чувства Ленина к Льву Борисовичу были глубже. Дело не только в том, что Каменев был заместителем Председателя Совнаркома и заместителем Председателя Совета Труда и Обороны и мог в «деле» глубже узнать Ленина. У Каменева было больше внутренней порядочности, что не мог не заметить циник по натуре Ленин. Обычно, как замечено мною, люди больше видят в своих партнерах, собеседниках, товарищах то, чего нет в них самих. Каменев был, конечно, российским большевиком, но в нем, как и в Пятакове, Луначарском, Рыкове, не было непременной жесткости, доходящей до жестокости, что обычно отмечал певец диктатуры Ленин. Каменев мог поднять голос против произвола, прислушаться к зову такого чужого для большевиков чувства, как человеческое сострадание. Вдове крупнейшего теоретика анархизма П.А. Кропоткина, умершего в России в 1921 году, чинили препятствия на выезд из страны. Ленин поддерживает ее просьбу не без влияния Каменева.