Ленин

13 декабря. « Доктор Кожевников и профессор Крамер были у Владимира Ильича… параличи бывают ежедневно. Сегодня утром в кровати был небольшой паралич, а в сидячей ванне был другой… Владимир Ильич расстроен, озабочен ухудшениями состояния».

16 декабря. «Состояние ухудшилось». Ленин с трудом может писать, но текст неразборчив, буквы лезут одна на другую. В течение 35 минут ни рука, ни нога (правые) не могли произвести ни одного движения. Попадание кончиком пальца на кончик носа не удается{27}.

Почти каждый день врачи записывают: «к вечеру стал нервничать», «настроение стало хуже», «к вечеру Владимир Ильич стал нервничать», «настроение плохое».

Ленин мучительно переживает свою вынужденную отстраненность от политической жизни. Писать он, как раньше, уже не может. Документы ему почти не докладывают, бумаги на подпись почти не несут. Хотя вождь еще несколько раз косвенным образом (заочное голосование, телефонные разговоры, записки) участвует в работе Совнаркома и Политбюро. Но забота соратников и врачей, как вата, изолирует лидера большевиков от коллизий российской жизни.

Еще раньше, на заседании Политбюро 20 июля 1922 года, решили: «Свидания с т. Лениным должны допускаться лишь с разрешения Политбюро, без всяких исключений…»{28} Следить за исполнением решения поручили Генеральному секретарю. После октябрьского улучшения сделали послабления: к Ленину понемногу идут люди: Каменев, Зиновьев, Молотов, Лозовский, Свидерский, Смилга, Уншлихт, некоторые другие. Как будто Ленин опять включился в бурный поток жизни. Но настроение Ленина было тревожным. Он чувствовал симптомы ухудшения.

Ленин спешил. Он хотел что-то еще сделать, что-то поправить, что-то сказать. Больной в состоянии связно говорить и приступает к диктовке материалов, которые в истории известны как «Последние письма и статьи В.И. Ленина» (23 декабря 1922 г. – 2 марта 1923 г.).

Днем 23 декабря он продиктовал дежурному секретарю М.А. Володичевой часть драматического документа, который, как он сказал стенографистке, есть его «Письмо к съезду».

Первая фраза потрясающа: «Я советовал бы очень предпринять на этом съезде ряд перемен в нашем политическом строе…»

Когда я писал книгу о Сталине (около пятнадцати лет назад и когда мое сознание еще не полностью освободилось от догматического обруча), мне эта фраза и то, что следовало дальше, казалось великим откровением. Сейчас я так уже не думаю.

Ленин не был способен на «перемены в нашем политическом строе». Ведь этот строй обеспечил ему власть и надежду на достижение планетарной цели – победы мировой коммунистической революции. Ленин ничего не хотел менять в стратегии. Он намерен осуществить лишь изменения оперативного и тактического характера: увеличить число членов ЦК, ввести туда больше рабочих. И все это накануне обострения борьбы с «враждебными государствами». Какие же это перемены в «политическом строе»?

На другой день врачи побывали у Сталина, Каменева и Бухарина, доложили о состоянии Ленина, о его диктовке 23 декабря. «Тройка» задним числом решает, что больной «имеет право» ежедневно диктовать по 5–10 минут, «но это не должно носить характер переписки, и на эти записки Владимир Ильич не должен ожидать ответа»{29}.

Ленин продолжал диктовать «Письмо к съезду» 24, 25 и 26 декабря. К этому документу он вернулся еще 4 января 1923 года, продиктовав известное добавление к письму от 24 декабря, касающееся Сталина и частично Троцкого.

Что хотел сказать больной вождь, отрешенный от политической стремнины недугом и соратниками?

Ленина заботит прежде всего единство партии, опасность раскола Центрального Комитета, бюрократичность существующего аппарата власти. Он не видит корней бюрократической опасности. Ленин находится во власти одной идеи: больше рабочих и крестьян в ЦК, в аппарат партии. Он верит, что «рабочие, присутствуя на всех заседаниях ЦК, на всех заседаниях Политбюро, читая все документы ЦК, могут составить кадры преданных сторонников советского строя…»{30}.

Мы все были наивными людьми, да и сейчас остались ими в немалой мере, веря, что стоит «поменять» людей, «команду», ввести туда побольше выходцев из «рабочих» – и все изменится. А надо, как сказал сам Ленин в начале документа, произвести перемены в «политическом строе». Но этого Ленин как раз делать и не хотел. И не мог.

Ведь Хрущев, Брежнев, Андропов, Черненко, Горбачев – все «из крестьян и рабочих». Почти все члены Политбюро и ЦК – тоже. Однако железобетон бюрократизма скоро стал сутью ленинской системы. Дело далеко не в конкретных людях и их социальном происхождении.