Ленин

– Пусть легенда не покидает полностью Смольный Институт! Чувствую, что требуете этого – и требование это является справедливым и мудрым. Следовательно, решим мы, чтобы красное знамя нашей партии по-прежнему развевалось над этим дворцом, где впервые пролетариат бросил могучее решительное слово о своей диктатуре. Этот лозунг будет защищать преданный делу мой старый друг, испытанные борец, вдохновенный вождь Зиновьев и наши надежные товарищи из ЧК, этого кулака пролетариата, Володарский и Урицкий. Своей жертвенностью, работой и смелостью впишут они в историю новые имена самых славных.

Новые крики и поздравления прокатились по залу, вылились в коридор и звучали долго, удаляясь все дальше и дальше.

Ленин ушел в свой кабинет, быстро ходил из угла в угол, потирал руки и, кривя губы, шипел:

– Прислужники, быдло темное! Слепые бунтовщики!

С яростью ударил стоящий на дороге стул и, чувствуя ужасное изнурение, упал на канапе.

– Такой час равняется пяти годам жизни! – прошипел он сквозь стиснутые зубы.

Долго не мог успокоиться. Вскакивал и бегал по комнате, разводил руками и говорил себе:

– Умереть! Самая легкая вещь! Конец и покой… Ничего другого не пожелал бы себе, но не могу… Должен пробить невежество, должен прорубить лес! Это будет делом рук моих. Не построю ничего нового и вечного. Буду счастливым, если мне удастся заставить человечество, чтобы не оглядывалось назад, но смотрело в будущее, только в будущее, откинув обаяние гробниц. Начнет тогда прорастать мысль о новом общественном устройстве и превратится в дело, которое будет продолжаться до поры, что даже исчезнет память обо мне. Сделаю все, чтобы ее высечь в воспоминаниях людей любовью или ненавистью, восхищением или презрением, благословением поколений или их проклятием! Жажду стать новым «святым» пролетариата. Чтобы тайный союз между мной, даже умершим, и живыми продолжался. Что же для этой цели значит унижение лестью сброда и взбунтовавшихся рабов, бросание лицемерных обещаний, фальшь, жизнь моя и миллионов людей? Наш век чтит разум и величие, объединенные в одном гении. Мне хватает культа моего разума! Последователи всегда стараются подражать тому, которого они обожествляют. Пусть же подражают! Поможет им это в ниспровержении навсегда невыносимых тюрем прошлого с их суевериями, ошибками и старыми гробами!

Он лег навзничь на канапе и, не сводя глаз с потолка, пытался ни о чем больше не думать. Долетал до него глухой уличный шум, треск досок, удары бросаемых на землю тяжелых предметов, перекличка, восклицания людей, громыхание автомобилей.

Догадывался, что товарищи распорядились уже паковать документы Совнаркома и перевозить связки документов и ящики на железнодорожный вокзал. Диктатор не знал, однако, что между работающими вмешалось несколько случайных, никому не известных, пришедших с улицы помощников, так как перед Смольным Институтом постоянно собиралась толпа любопытных, людей, не имеющих ни безопасного угла, ни работы.

Они вбегали вместе с солдатами в здание, укладывали в ящики документы, забивали ящики и выносили. Некоторые ящики падали с треском и шумом на проломах ступеней, скатывались вниз и рассыпались. Тогда носящие их люди поднимали переполох, бегали в замешательстве, в поисках новых ящиков, другие быстро просматривали рассыпанные бумаги, прятали в карманы, в голенища сапог, в шапки.

Несколькими днями позже латыши и финны на площадях обучали второпях специально сформированные батальоны из китайских рабочих, раскиданных свергнутым царским правительством в прифронтовой полосе, а также собранных отовсюду и предназначенных для охраны новых владык. Войска эти входили в состав карательного отряда ЧК

В Москве, на улице Большая Лубянка, в доме, принадлежащем Страховому Товариществу Котвица, спряталась Общероссийская Чрезвычайная Комиссия для Борьбы с Контрреволюцией и Саботажем. Жизнь и смерть стапятидесятимиллионного народа была отдана в руки председателя ЧК – Феликса Дзержинского, – имеющего право вынесения наказания смертью без утверждения приговора через Совнарком и Центральный Исполком.

Легенда Кремля ожила…

Из-за толстых стен Китай-города, из закоулков, темных подземелий, из лабиринта мрачных комнат, узких потаенных переходов всплывал ужасный призрак царя Ивана Грозного и его всемогущественного палача – Малюты Скуратова. За ними двигались, как стая волков, тени кровавых преторианцев – мрачных «опричников», неистовствующих по всей стране, плавающих в крови, кричащих зловещими голосами: «Слово и дело!».

Призраки с изумлением и страхом смотрели на проходящего по Кремлевской площади невысокого человека с лысым черепом, монгольскими скулами, губами и глазами. Ходил он, вложив руку в карман полинявшего пальто, а рядом ступал высокий, худой человек в серозеленой куртке и высоких сапогах с голенищами. Шел он сгорбленный, сжимая бледными ладонями серое, преждевременно состарившееся лицо, перекашиваемое надвигающимися ежеминутно судорогами. Неподвижный взгляд упирался в округлые камни старинной мостовой.

Призраки слышали слова страшные, ужасающие.