Ленин

– Слушаем! – произнес равнодушно Федоренко и, обратившись к вахмистру, добавил, – вставьте новые обоймы в револьвер!

Владимиров еще боролся с собой. Ужасная мука бушевала в его неистовых, измученных глазах.

– Слушаем, черт возьми! – не выдержал Дзержинский, топая ногами.

– Покушение было задумано правыми эсерами и евреями… – шепнул Владимиров.

– Фамилии исполнителей? – спросил судья.

– Не знаю всех… было их десять… случайно слышал фамилии Леонтьева, Шура и Фрумкин… – промолвил арестованный, не глядя ни на кого.

– Фрумкин… женщина? Красивая, молодая еврейка? По имени Дора? – спросил Федоренко, щуря глаза.

– Да… – шепнул Владимиров.

– Не понимаю, зачем была такая долгая героическая сцена отпирательства, – поднимая плечи, с издевкой заметил Федоренко – Однако еще одна формальность! Должен сделать очную ставку арестованного с особой, чрезвычайно нас интересующей. Власов, дайте знать, чтобы доставлен был сюда номер пятнадцатый! Да бегом, бегом, товарищ!

Дзержинский и Федоренко совещались, куря папиросы.

– Умоляю, чтобы солдаты не мучили больше мою семью! – воскликнул отчаянно Владимиров.

– Через минуту! – вежливо и спокойно ответил судья.

– От вас только зависит, чтобы мы полностью освободили симпатичную женщину и милого Петеньку…

В кабинет кого-то ввели. Ленин осторожно поднял голову. Тут же у порога стояла женщина. Казалось, что сошла она с какой-то картины.

«Где я видел такую персону? – подумал Ленин, потирая лоб. – Сдается, на какой-то картине времен Великой Французской Революции? А может, нет…».

Стояла перед ним молодая еврейка, высокая, гибкая, с гордо посаженной, красивой головой. Белое, как молоко, лицо, пылающие глаза, черные изгибы бровей, пылкие губы и большой узел цвета воронова крыла волос, мелкими кудряшками спадающих на затылок и вдохновенный лоб – все было безупречно в линии, рисунке и цвете.

– Юдифь… – шепнул Ленин.

Стояла она спокойная, горделивая, с опущенными вдоль хорошо сложенных бедер руками. Высокая грудь едва заметно вздымалась. Федоренко, любезно щуря глаза, долго ее рассматривал. Наконец, спросил изменившимся голосом:

– Имя и фамилия прекрасной… дамы?

Она даже не шевельнулась и не взглянула на судей.

– Какая вы нехорошая! – тихо засмеялся Федоренко. – Мы знаем ведь, что восхищаемся в данный момент красотой и обаянием мадам… Доры Фрумкин.

Она не изменила позы; даже веки не дрогнули. Сдавалось, что ничего не слышит и не видит перед собой.

– Фрумкин ли это, о которой арестованный нам говорил? – задал судья вопрос Владимирову.

– Да… – шепнул офицер, боясь смотреть на стоящую у дверей женщину.

При этом ужасном для нее слове она не проявила ни малейшего волнения или беспокойства.

– Власов! – воскликнул сорванным голосом судья. – Проводите Дору Фрумкин в мою канцелярию и передайте, чтобы Мария Александровна с ней занялась. Скоро приду.

Солдаты вывели арестованную.

– Владимир Ильич! – позвал Дзержинский. – Выходите теперь и уведомите, что за ценные показания даруете жизнь гражданину Владимирову, хотя он и заслужил смерть.

Ленин поднялся и, глядя на прежнего шофера и судей, не мог выговорить слова.

Федоренко приблизился к нему и начал разговор, хвастаясь своим экспериментом и повествуя о прежних временах, когда, будучи ротмистром жандармов, он втайне сочувствовал настоящим революционерам. Ленин слушал его холодно, с выражением омерзения на лице.

Дзержинский, тем временем, отдал какие-то приказы.

Солдаты, оставив женщину с мальчиком, вышли. Владимиров прижал к себе дрожащего, шатающегося сына и мученическим, страдальческим взглядом смотрел в суровые глаза жены.

– Вы свободны, совершенно свободны, – прошипел Дзержинский, оглядываясь назад, где стоял вахмистр Власов.

– Пожалуйста, выходите… Сначала капитан Владимиров, после женщина… ребенок последним.

Владимиров двинулся вперед, едва, однако, дошел он до двери и вытянул руку в направлении дверной ручки, раздался выстрел. Смертельно сраженный в голову, человек рухнул на землю. Жена бросилась к нему, но в этот момент Власов выстрелил во второй раз. Женщина упала на тело мужа, безжизненная. Двери в это время открылись, и в помещение вбежал китайский солдат. Схватив мальчика, он сдавил ему горло и вынес его из комнаты.

Китайцы, подгоняемые вахмистром, за ноги вытащили убитых и вытерли следы крови.

Ленин дрожал.

«Государство стоит на насилии, силе и беззаконии!» – вспомнились ему его же слова, так часто повторяемые.

«На таком ли беззаконии, какое здесь видел, можно строить государство? Это ли дорога к новой жизни человечества?» – крутились в его голове вопросы.

Он содрогнулся и с отвращением слушал рассказы Федоренко о необычной меткости глаза толстого вахмистра.

– Я приклеивал приговоренным серебряные пять копеек, маленькую монетку, на груди, а этот мужик пулей вбивал ее в сердце! – смеясь, говорил он с восхищением.

«Каналья, мерзкий палач», – подумал Ленин, однако, ничего не сказал.