Именно «Государство и революция», заметенные под ковер представления Маркса и Энгельса о государстве, а не мифическая переписка с Парвусом о немецких деньгах – способ заглянуть Ленину апреля 1917-го в голову – и найти рациональное объяснение всем его действиям: почему все вокруг него испытывали революционную эйфорию, а он нет. Если бы у Ленина в голове не было этой книги в 17-м году – то он был бы не Лениным, а политологом из тех, что полагали своей целью в революции «сделать Россию европейской страной»; псевдодирижером, который, как все остальные, махал бы палочкой, делая вид, что руководит музыкантами. Но она была у него в голове – и поэтому он знал, когда какие инструменты должны вступить, сколько еще выдержат исполнители, чем должно кончиться это музыкальное произведение – и кто останется на сцене после финала. И именно поэтому время от времени он мог менять одни лозунги на другие: то были временные, текущие формы, а Ленин занимался не реализацией лозунгов, а целью, поставленной в книге, – установление диктатуры пролетариата вместо демократической республики. Осознание природы «демократии» вело к практическим следствиям, к тактике: «честная победа на выборах» и «легальное» учреждение социализма заведомо невозможны. Если осознавать, как на самом деле осуществляются все эти формально честные победы, с помощью каких манипулятивных технологий, – то с какой стати придерживаться этих формальностей. Если демократия – машина подавления угнетенных классов, созданная буржуазией, то можно действовать, не связывая себе руки заведомым идиотизмом. Массам важнее не принципы демократии, а решение коренных противоречий их жизни: война, земля, работа и пр. Вместо того чтобы играть по правилам буржуазии, Ленин счел правильным сделать акцент на вооруженном захвате власти.
Ленин успел продумать все это, но не успел издать перед Февралем; иначе его публичные выступления выглядели бы не так эпатирующе и не вызывали бы такую нелепую критику. Критика идей из «ГиР» – которыми Ленин широко пользовался на протяжении всей своей публичной деятельности в 1917 году – шла не с научной точки зрения, а по большей части посредством навешивания ярлыков: раз Ленин против государства – значит, Ленин больше не социалист, а анархист, предатель. Идея, что государство есть то, от чего следует избавиться, обычно связывается с анархистами; однако Ленин в высшей степени отчетливо показывает, что разница – в сроках; разделяя анархистский скепсис относительно идеи государства, Маркс и Энгельс спорили с анархистами из-за сроков его отмены; но отмереть – только не сразу, а постепенно – оно должно в любом случае – каким бы странным это ни казалось «ортодоксальным социалистам».
Ленин, кстати, сам стал жертвой дефицита времени: вспомнив в Разливе, что оставил начатую в январе в Цюрихе «синюю тетрадь» с рукописью в Стокгольме, он попросит доставить ее – и примется дописывать в шалаше; однако не успеет; так что и заканчивается книга на полуслове – точнее, знаменитой фразой – с латинским синтаксисом и явно построенной по латинской модели (
Меж тем для самого Ленина опыт революции в начале июля едва ли мог показаться приятным. Спа-процедуры продлились всего ничего – уже 3-го за Лениным приехал Савельев из «Правды»: массы стихийно пришли в движение. Обитателям особняка Кшесинской пришлось выбирать: возглавить бунт или – подставиться под обвинение, что ленинское самоуверенное «есть такая партия» – фикция, что на самом деле большевики – такие же болтуны, как все боящиеся взять власть. Если, конечно, они правильно интерпретировали происходящее: события вечера 3 июля – это еще просто демонстрация – или уже революция? «Должна ли была партия, – пишет историк А. Рабинович, – рисковать всем в надежде на немедленное свержение Временного правительства или ограничить свои притязания в надежде сохранить “по меньшей мере половину сил” на будущее? Именно такой трудный выбор стоял перед Лениным на следующий день после возвращения из Финляндии».