Ленин: Пантократор солнечных пылинок

Закрываясь в поезде газетами, чтоб не узнали, Ленин обдумывал: стоит ли возглавить это не ими инспирированное «полувосстание»? Рассказы Савельева про вчерашнюю грандиозную демонстрацию – рабочие Путиловского и солдаты, тысяч 80 человек, с оружием, идут на Таврический дворец и инициируют столкновения с пусть буржуазными, но Советами; в городе стрельба, сотни убитых – не были сюрпризом для Ленина. Первый шанс проверить Временное на прочность представился еще на колоссальной антивоенной демонстрации 10 июня, но Ленин почувствовал: рано. На конференции военных организаций РСДРП он лил масло на штормовые волны: Советы пока еще не большевистские, и прямо сейчас говорить о захвате власти нет оснований; надо быстро провести VI съезд партии, там все решить – и не с бухты-барахты. Всю вторую половину июня Ленин как редактор «Правды» оказывался умереннее своих коллег по «Солдатской правде», представляющей мнение военной организации РСДРП; солдат гнали на фронт, в наступление, и большевистские агитаторы призывали упираться руками и ногами, а на самом фронте устраивать братания. И ладно бы только агитаторы снизу: Зиновьев в последние две недели на каждом углу кричал, что «лучше мы умрем здесь, на баррикадах, чем там, в окопах». Солдаты, которые жили под дамокловым мечом, слушали Зиновьева внимательнее, чем Ленина, – в надежде переложить ответственность за реализацию своих инстинктов на какую-то политическую силу, которая могла бы прикрыть их, – на большевиков. То, что Ленина не оказалось в городе и санкции на прямую атаку на правительство и уж тем более на Петросовет он не давал, могло остановить ЦК и «военку» – но не массы, не «новых большевиков», которые лезли в окно, несмотря на то, что Ленин, рискуя репутацией левака, недвусмысленно закрывал перед ними дверь. Проблема была не в том, чтобы захватить власть в городе, который был наполнен уже стреляющими и убивающими людьми; удержать его – вот вопрос; удержим?

То был, надо полагать, самый неприятный момент за все эти месяцы: Ленина вытолкнули загонять в клетку не им выпущенного тигра. Протискиваясь на балкон дворца Кшесинской, он понимал, что толпа – тысячи матросов, явившихся из Кронштадта «защищать революцию», – ожидали услышать от него «сарынь на кичку». Вместо этого Ленин – шаг вперед, два шага назад, в стиле: «с одной стороны, надо сознаться, а с другой – нельзя не признаться» – призвал их к бдительности и «мирному выявлению воли всего рабочего Петрограда», что бы это ни значило.

После своего подозрительно умеренного спича Ленин отправляется в Таврический дворец, который представляет собой остров, почти захлестнутый океаном солдат и рабочих, очень решительно настроенных. Зиновьев припоминает совещаньице узким кругом в буфете дворца – с участием его, Ленина и Троцкого, когда Ленин, «смеясь», спрашивал их: не взяться ли нам за переворот прямо сейчас – и сам же себе отвечал – нет, рано, не все еще солдатские массы за нас. Время, чувствовал Ленин, работало против большевиков: речь уже не идет о том, чтобы возглавить восстание или получить от него какие-то политические выгоды. Низовые, боевые элементы обвинят большевиков в нерешительности, правительственные структуры – в подстрекательстве. И действительно, со второй половины дня настроения в городе переменились: на защиту Таврического стягиваются лояльные войска – и с каждым прибывшим защитником зона отчуждения вокруг Ленина расширяется: как всегда случается с мятежниками-неудачниками, он превращается в прокаженного; никто из социалистов-небольшевиков в принципе не хочет иметь с ним дело. Никитин – ненадежный источник – в «Роковых годах» передает диалог Иоффе с Троцким, где Иоффе рассказывает, будто Ленин в начале июля 1917-го был «бледный, насмерть перепуганный. Он сидел и даже слова не мог произнести». С апреля Временное правительство искало повод прищучить Ленина – и, разумеется, первый же серьезный кризис, в котором можно было обвинить большевиков, сразу же был расценен как сигнал для атаки. Кому выгодно мутить воду во время наступления российской армии на немецкие позиции? Правильно. Поздно вечером Ленин получает от Бонч-Бруевича сведения, что утром газеты выйдут с обвинениями в шпионаже и его вот-вот арестуют. Временному правительству выгодно было пугать обывателей большевиками-шпионами: хороший способ двигать общественное мнение вправо.

Заехав напоследок на Мойку, в «Правду»: пусть газета предложит солдатам уйти с улиц в казармы, «цель демонстрации достигнута» – Ленин ночует в квартире Елизаровых. Кажется, это последняя ночь в его жизни, которую он проводит более-менее «у себя» дома, как частное лицо. Если бы в эту ночь он задержался в редакции «Правды», его бы наверняка убили на месте погромщики – которые явились туда через полчаса после его отъезда. Утром 5 июля «Живое слово» вышло с заголовком «Ленин, Ганецкий и Козловский – немецкие шпионы»; есть свидетели, есть документы; налицо государственная измена.