— Его супружница, — добавил Зиновьев, — предпочитала, между нами говоря, бриоши, но старик был немного скуповат.
Но я никогда не забуду зиновьевской фразы (не имеющей впрочем, отношения к Ленину):
— Революция, Интернационал — все это, конечно, великие события. Но я разревусь, если они коснутся Парижа!
Часа в 4 утра Зиновьев неожиданно воскликнул:
— Жратва!
Бывало, если (Ленин) увидит, что хлеб на столе не покрыт и на него садятся мухи, он всегда обращал на это внимание и напоминал, что от мух непременно надо все закрывать.
Цит. по:
К столу приглашали только избранных. Среди таковых за границей, например, наиболее частыми гостями были Мартов и Зиновьев. Позже очевидцы вспоминали, что Мартов терпеть не мог мыть посуду, а Ленин, наоборот, получал от этой процедуры огромное удовольствие. Мартов мечтал о времени, когда наконец изобретут электрическую чудо-машину, которая будет мыть тарелки и чашки. Ленин на это замечал: «Да, но пока мы должны смириться с прискорбным отставанием в развитии науки и пользоваться единственными доступными для нас средствами, а именно, нашими собственными руками».
Помню, я его заставала за таким занятием — подливал в 1922 г. теплую воду в кувшин, в который мы поставили ветки с набухшими почками (весной дело было).
Бухарин писал, что как-то видел в Горках суетящегося Ленина, который спрашивал садовые ножницы. Потом побежал к кустам сирени и стал возиться возле них, аккуратно обрезая ветки.
— Вот видите, — указал на изломанный по живому куст, — больно, знаете, смотреть.
Стоит немного поговорить о пальме, той самой высокой пальме с блестящими зелеными листьями, которая стояла в кадке у окна. И с ней у Ленина была большая внутренняя связь. Каждый божий день он собственноручно промывал водой ее листья и следил за тем, чтобы на них не появилось ни единого больного пятнышка.
В один из морозных вечеров января 1918 года А. М. Коллонтай застала Владимира Ильича неподвижно стоящего у окна спиной к двери. В кабинете Смольного было тихо-тихо.
Неожиданно голос Ильича прервал эту тишину.
— Звезды, — мечтательно говорит он. — Какие звезды сегодня. Очевидно, мороз покрепчал.
И вдруг, повернувшись в сторону Коллонтай, спросил:
— А вы когда-нибудь смотрите на звездное небо?
— Когда бываю в океане или в деревне, — ответила Александра Михайловна.
— В океане? — встрепенулся Ленин. — Ах, да, ведь вы были в Америке! А я в ранней юности очень хорошо знал все созвездия, теперь начинаю забывать...
Хорошим способом узнать побольше о Ленине мне казался разговор о художественной литературе. Какие произведения он любил, какие люди ему в них интересны, что в них нравится или не нравится? Я сказал об этом В. В. Воровскому — до отъезда в Россию он часто со мною вел разговор на самые разнообразные темы. С ним можно было говорить о многом: о дифференциалах, интегралах, механике и художественной литературе. Воровский улыбнулся.
— Поисследовать Ленина хотите, ну что же — попробуйте. Он всех нас исследует, займемся и мы им. Я тоже этим делом занимался. Но предупреждаю — Ильич очень часто любит делать «глухое ухо». Я хотел однажды узнать — читал ли он Шекспира, Байрона, Мольера, Шиллера. В ответ ни да ни нет не получил, все же понял, что никого из них он не читал и дальше того, что слышал в гимназии, не пошел. Изучая в Сибири немецкий язык, он прочитал в подлиннике «Фауста» Гете, даже выучил наизусть несколько тирад Мефистофеля. Вы здесь недавно, поживете подольше — непременно услышите, как в полемике с кем-нибудь Ленин пустит стрелу:
Ich salutiere den gelehrten Herrn
Irr habt mich weidlich Scwitzen machen.
Но, кроме «Фауста», ни одну другую вещь Гете не знает, он делит литературу на нужную ему и ненужную, а какими критериями пользуется при этом различии — мне неясно. Для чтения всех сборников «Знания» он, видите ли, нашел время, а вот Достоевского сознательно игнорировал. «На эту дрянь у меня нет свободного времени». Прочитав «Записки из Мертвого дома» и «Преступление и наказание», он «Бесы» и «Братьев Карамазовых» читать не пожелал. «Содержание сих обоих пахучих произведений, — заявил он, — мне известно, для меня этого предостаточно». «Братьев Карамазовых» начал было читать и бросил: от сцен в монастыре стошнило. Что же касается «Бесов» — это явно реакционная гадость, подобная «Панургову стаду» Крестовского, терять на нее время у меня абсолютно никакой охоты нет. Перелистал книгу и швырнул в сторону. Такая литература мне не нужна — что она мне может дать?»
Хочется отметить одну особенность Владимира Ильича. Он еле переносил посещение музеев и выставок.