Ленинградская зима. Советская контрразведка в блокадном Ленинграде

— И еще один вопрос… — продолжал Анатолий Павлович. — Они все же собираются брать Ленинград?

— Полковник Крафт, вручая мне письмо, сказал: «До скорой встречи».

— Благодарю вас, — церемонно поклонился Анатолий Павлович. Потапов смотрел на него и старался понять: почему он полез в эту группу? Это еще предстояло выяснить.

Из ленинградского дневника

Сегодня провожал на Смольнинский аэродром Лилю и Бориса. Начали наконец эвакуировать их театр.

Я сижу все в том же номере, а они уже ходят… по Москве! Трудно представить, что люди живут как-то иначе, чем мы здесь. Слабость. Голова… Да, отлет друзей.

Список улетающих утверждает Смольный. Норма груза на человека — закон. Один пожилой, как потом я узнал, известный ученый-химик, привез много лишнего груза и еще собаку, исхудавшего сеттера. Молоденький военный, сын этого химика, все уговаривал отца оставить собаку и часть вещей. Но тот упрямо повторял: «Нет, Рекса возьму и чемодан с бельем. Остальное — бросай, если хочешь…»

Среди пассажиров больше женщин и ребят. Были две беременные, их провожала женщина в шинели, врач, наверное.

Ждали долго. Уже и разговаривать не могли. Я все думал о своих, отсюда они казались ближе, прямо рукой подать…

Прилетел самолет. Стали грузиться. Женщина-врач объясняла летчику, что делать, если в воздухе роды. Летчик смущался: «Знаю, уже было это».

Руководитель посадки велел химику убрать собаку из самолета. Химик стал ее вытаскивать. Она будто понимает — вырвалась, забилась за ящики и рычит.

Принесли больного мальчика — плачет. Собака рычит, лает… Летчик сказал: «Оставьте собаку, взлетим».

Стали прощаться. Лиля заплакала. Борис непроницаем.

Я рад за них, так рад!

Промчались с ревом истребители сопровождения. Самолет, переваливаясь, выкатился на взлетную дорожку.

Глава двадцать девятая

С начала декабря Кумлев жил на Чугунной улице Выборгской стороны.

Эта короткая улица шла вдоль железной дороги и отсюда, наверное, получила свое название. В былые мирные времена сюда загоняли товарные вагоны с грузом для ближайших заводов, и тогда здесь посвистывали маленькие паровозики, расталкивавшие вагоны, лязгали клыки сцепки и гудели рожки сцепщиков. В небольших деревянных домах, возле которых лежал рельсовый путь, жили люди, которые обслуживали эту ветку и работали на ближайших заводах. Но сейчас почти все дома были пусты, дощатая обшивка ободрана, не уцелело ни одно деревцо из тех, что когда-то шумели листвой в уютных палисадничках. Не спаслись от прожорливых печек даже вагоны, забытые на рельсах, от них остались одни железные скелеты с колесами, заметенными снегом.

Несколько дней назад сюда, к Кумлеву, перебрались из города Мигунов и Чепцов — жить в городе, не обращая на себя внимания, стало невозможно. Кумлев понял по-своему — опасно… Здесь место было надежнее. Дом стоял наискосок от мрачного здания больницы, недалеко от завода, на котором продолжалась какая-то работа. На этой окраинной улице люди встречались чаще, чем на иных проспектах в центре города, и появление на улице незнакомых людей никому не бросалось в глаза. У Кумлева была доверенность на проживание в доме родственника, карточки он получает по месту прописки — все в порядке. Гости имели надежные документы, но все-таки тревожно, когда все трое ночуют под одной крышей. Само ожидание без дела становилось тягостным, наводило тоску. Иссякли бесконечные разговоры о стратегии и тактике, за которыми Кумлев видел только желание его собеседников оправдать собственную пассивность.

Короткий день уже начался.

«Неужели и он пройдет бесцельно?» — думал Кумлев.