Ленинский тупик

Он довел наконец Ермакова до своей комнаты, весь угол которой занимал старинный обшарпанный буфет, усадил в резное, из черного дуба кресло (внизу доживала свой век прежняя обстановка Зота Ивановича), отпер своим ключиком белый шкафчик, висевший над кроватью, достал оттуда пузатый графин с ликером, тягуче-сладким, отдающим ванилью, чокнулся с Ермаковым. Обтерев рот ладонью и причмокивая: “Эх, жизнь-патока!”, старик ответил наконец на словно бы вскользь заданный Ермаковым вопрос:

- Почему я только Тихону и Степану наказывал друг за дружку держаться, а Зотушку обошел? Хе-э-э!..

В этом-то вся и заковыка… Еще по одной? .. Эх, жизнь- патока1 Зотушка-та рос в семействе, дело прошлое, вроде девки. “Да, тятенька… Нет, тятенька…” - и весь разговор. Ластился ко всем котеночком. Глядит, бывало, в отцовы глаза, желания угадывает. Занесешь над ним кулак - пальцы сами разжимаются. И всего страшился. Все ему что-то мстилось… Как-то проснулись -мы на печке спали - от крика… А сельцо наше, Злынцы, на отшибе. Волки по ночам забегали. Да и людишки, известно, до чужого добра охочи… Купил я, одним словом, на толчке старинный пистолет, гладкоствольный, без мушки, - толковали, таким бары друг дружку угробляли,,. Проснулся я, значит, от крика. Зотушка босой, ротишко перекосило, - хвать пистоль. А пистоль завсегда под рукой лежал, в ларце, Выскочил из хаты, заорал что есть мочи: “Выходи! Стрелять буду!”

Зотушка, понял я потом, вечерних бабкиных разговоров наслушался. Места наши болотистые, матушке моей, покойнице, все черти болотные мстились… “Выходи!” Молчат. Он, значит, в кусточки, в злого Духа - ба-бах! На него оттеда кошка - прыг.

Старик утер ладонью свои мутные, слезящиеся от смеха глазки.

- В бабку он. То кошку за злой дух примет. То ужака за гадючку, прибежит из лесу - аж зайдется от крику: укусила-де, пухнет рука, пухнет.

Старик посмотрел куда-то в потолок и спросил, пожав плечами, скорее не Ермакова, а самого себя:

- Жизнь, что ль, переменилась? Я был не из самых пужливых, - он сжал свои кувалды-кулаки. - А как только чуть оперюсь, меня жизнь по темечку слегой… Вторую коровенку мечтал приволочь к себе на двор - от раскулаченных. Не дали! Для чего ж раскулачивали? Как-то мужичка принанял овес убирать. Едва откупился от высылки. Думал, не дадут Инякиным подняться. Каюк! Ан Зотушка вынырнул… Кто б подумал? Зотушка! Квартира- палаты. Как у шаха персидского. Обстановка новая, ерманская, Полировка как зеркало. Деньжат гребет… Что я, бывало, в год, он - в месяц. Работниц, вон, двоих держат, хоть сама-то цельный день только и делает, что меняет серьги на климзы… как их?., ну да, клипсы. Поговаривают, еще девку принаймут - вызовут дачку охранять и для посадок на участке,.. Чего? Я только второй год, как к Зотушке прибился. Обида.. Кто вынырнул? Не Степан, не Тихон. Зотушка… Ну да ладно… Одним двором зажили… - снова возгласил он молитвенно. .

Ермаков задышал открытым ртом.

“Зотушка вынырнул. Самому не удалось стать кровососом. Прищемили лапу. .Зотушка вынырнул…”

Шофер Ермакова. гнал вездеход напрямик по перекрытому - ремонтировали мостовую - проезду. Машину швыряло. Талая вода под колесами шуршала, чудилось Ермакову, как клубок змей. Вот на чем буксовали полуспущенные для езды по бездорожью шины вездехода со стертыми протекторами!

- Давить их! Давить! - вырвалось у Ермакова, то и дело хватавшегося за дверцу кабины.

С Зотом Ивановичем Ермаков встретился на другое утро в приемной председателя исполкома Моссовета, куда Ермаков был вызван на заседание.

Ермаков сдержанно извинился за вчерашний до времени, уход (“Отец твой довел… Ликерчиком…”), попросил Зота Ивановича выйти с ним в коридор потолковать. Они остановились у подоконника. Ермаков достал записную книжку и ровным, на одной ноте, голосом перечислил железобетон, который. можно было бы без ущерба для строительства перебросить на участок, где вот уже какой день простаивала первая в городе комплексная бригада.

Ермаков перелистывал книжечку, а цифры называл на память. Главным образом, те, откуда его тяжелые грузовики - дизеля, еще не успели увезти перекрытия…Искоса посматривал на Зота Ивановича, который при каждом хлопке двери поднимал голову и кивал входившим.

Зот Иванович слушал рассеянно, полуприкрыв глаза. Он знал по многолетнему опыту: Ермаков жаловаться на него не станет, хоть режь его на части.

Ермаков, человек самолюбивый, и в самом деле считал для себя зазорным искать в Главмосстрое, а тем более в ЦК управу на такую, по его мнению, тлю, как Инякин. “Сам не совладаю с Зотом, что ли?”

Круглое желтоватое лицо Инякина с отягченным жирком подбородком и всегда-то казалось Ермакову тусклым. А сейчас оно вообще ничего не выражало. Даже усталости. “Не лицо,- раздраженно мелькнуло у Ермакова,- а коровье вымя. Попробуй пойми, какие чувства обуревают коровье вымя”.

Бас Ермакова становился все более ироничным.