Ленинский тупик

- Ладно! Дядя Силан век свой прожил. Не о нем буду говорить. О себе. И о своем муже. Мы одинаково с мужем на подмостях мерзнем. Кто на кладке более сил оставляет, подсобница или каменщик, сами знаете. Мне из окошечка дают на руки шестьсот с неболшим, а Шуре - две тысячи шестьсот. Разве это дело- работать с мужем плечом к плечу, а жить на его хлебах? -

- Все одно ты из него вытрясешь! - послышался насмешливый голос Тихона Инякина.

..На него шикнули, оттеснили в угол: не суйся, сучок еловый!

- Не хочу жить на мужниных хлебах. Я - работница!

Чумаков вытер зажатым в кулаке платком желтоватую лысину, прохрипел:

- Это ты своей головой удумала, Староверова? Или тут некоторые, - он окинул Огнежку недобрым, прицеливающимся взглядом, - некоторые воду мутят?

- Своей!

- Значит, ты за уравниловку? Всем одинаковые порты носить?

- Зачем одинаковые? Носите, как вы начальник, с кружевами.

- Что с ним говорить?! - вскинулся пронзительный Тонин голос. - У каждого руки к себе гнутся.

Чумаков торопливо скатал списки в трубочку, начал проталкиваться к дверям, кинув на ходу:

- По поводу выплаты была официальная бумага. Над ней голову ломали люди не чета вам…

- А-а, бумага! - зло воскликнула Нюра, подступая к нему ближе. - Нынче за бумагу не схоронишься. Не то время, чтоб над нами выкомаривать…

- Эт верно! - послышался вдруг глухой голос старика Силантия, вернувшегося в раздевалку.

- Дядя Силан! - обрадованно воскликнула Нюра.- Я знаю, вам совестно, что с каждой из нас срезают в день по двенадцати рублей и передают эти деньги высоким разрядам. Вы человек душевный. Так что ж вы… ровно у вас язык к небу прилеплен Тихоновым клеем? Жизнь протужить молча….

Чумаков, выставив локоть вперед, попытался пробраться бочком к выходу, но Тоня и еще несколько подсобниц стояли в дверях, плечом к плечу, необъятно широкие в своих рабочих ватниках и шерстяных платках, обхватывающих грудь и стянутых за спинами.

- Что вы на меня уставились, безумные? - обеспокоенно прохрипел Чумаков. - Я вам не Совет Министров. Идите туда или в ЦК… У нас ЦК за женщин. Ради вас водка подорожала и, говорят, за бездетность с вас брать не будут… Берите носилки и несите туда свои пром-блемы!

Нюра разрубила воздух рукой: - Половина проблем решится сама собой, если разряды мы будем устанавливать сами!

- Са-ми?!

- Сами!

Все, кто протискивались к выходу, остановились, глядя на чуть побледневшую Нюру, кто-то снова уселся на скамью, дернув стоявшего перед ним Силантия за пояс: “Не засти!”

Нюра показала на свернутые в трубку списки, которые нес Чумаков.

- Сколечко лет фонд зарплаты был у нас вроде горшка с Чумаковской кашей! Кому хочет Чумаков тому дает, кому хочет - нет… Нынче свое едим. Так? Но… ложкИ кто распределяет? Чумаков. Хоть. Тихону Инякину, дружку закадычному, вручил целый черпак, поварешку - седьмой разряд. Тоня ему поперек горла - ей чайную ложечку. Чтоб Тоня, в основном, не ела, а пар из горшка вдыхала… Ну?! Хоть и сдельно работаем, а та же самая “выводиловка” разбойная. Только в сокрытом виде…

- Эт верно! - поддакнул Силантий. Он вряд ли расслышал половину из того, что сказала Нюра, но, догадываясь, о чем речь, считал своим долгом время от времени подбадривать подсобниц наставительным “Эт верно!..”

Чумаков задергался то в одну, то в другую сторону, - казалось, опасался встать к кому-либо спиной.

- Анархия, значит? Никаких начальников? Под черным знаменем - и “Цыпленок жареный…”? Чтоб стройка развалилась?Да вы, оголтелые, значит, против нашей партии…

Тоня шагнула от дверей:

- Ты дождешься - лопаты бросим!

- Что? Ты чем грозишь? Не советский это метод!

- Всякий метод гож, который поможет тебе шею свернуть.

Крики, шум и аплодисменты на перевыборном профсоюзном собрании, “подогретым” вчерашним пересмотром разрядов, не утихали долго. Под этот шум и скользнул к трибуне Тихон Инякин. Утихомирить рабочих, по примеру прошлых лет, ему не удалось. Но все же он прикрыл собою управляющего: выступавшие обрушивались уже не на Ермакова -на Тихона.

Посыпались записки с просьбой предоставить слово.

Приподымаясь на стуле, Нюра думала увидеть на лице Тихона Инякина раскаяние, стыд, на худой конец - смущение. Ничуть не бывало! Темное точно в копоти, лицо его улыбалось. Вот оно стало нарочито безразличным. Сидит как на собственных именинах.!.

В какой уж раз Нюра спросила себя: отчего Тихона ничем не проймешь? В общежитии, на подмостях, на собрании, стоит Инякину показаться - его кроют на чем свет стоит. И все же… Поймет ли она в конце концов, почему… почему Тихон из года в год проходит в члены постройкома? И это при тайном-то голосовании, когда судьба кандидата решается каждым наедине со своей совестью!

Желающих ругать Тихона Инякина оказалось столько, что собрание пришлось перенести и на следующий день. Чем бы Нюра ни занималась, весь этот день она думала над тем, почему удерживается в постройкоме Тихон Инякин. И впрямь непотопляемый!..

” А ведь люди у нас прямые, порой крутые на язык. Однако Тихон… улыбается. Почему так?”