Ленинский тупик

В самом деле, кто мог сомневаться в том, что раньше жили хуже, теперь лучше! Что ныне куда -бОльшие, чем, к примеру, в 1913 году, урожаи, больше возводят электростанций, строят домов! Как клин вышибают клином, так Тихон Инякин пытался вышибить чистой, червонного золота правдой другую, опасную для него правду - о “непотопляемых”.

Игорь Иванович с ненавистью взглянул на Тихона, стоявшего в профиль к нему. Профиль напоминал негатив: волосы белые, лицо темное.

“Все наоборот! - Игорь Иванович почувствовал холодок между лопатками. - Лицо, волосы. Жизненная устремленность… Вот тебе и малограмотный плотник! Куда до него университетским витиям! Оборотень”.

- Раньше-то было, - продолжал Тихон со страстью приговоренного, то криком, то полушепотом, - а теперь какие времена наступают. На всех перекрестках Москвы можно прочитать предвиденье Никиты Сергеевича Хрущева: ” Все дороги ведут к коммунизму!”

Нюра, неожиданно для самой себя, выкричала вдруг и свою боль и боль своего Шуры, о чем узнала вовсе не от него, а от Тони.

- А дороги туда с фонарями?!

Игорь Иванович насторожился: ну, вот… начнется инякинская демагогия. Де, над кем и над чем позволяет иронизировать политически темная Нюра…

Но ничего этого не произошло.

По тому, как дружно, облегченно строители засмеялись, как заговорили разом, перебивая друг друга, крича что-то Инякину, махая в его сторону рукой, чувствовалось, что у каждого с души точно камень свалился. К Нюре тянулись сразу с обеих сторон -и Александр, и Тоня; она отбивалась от них, смеясь чему-то. Платок с ее головы сбился на плечи.

Результаты выборов объявляли на другое утро. Пожилая женщина, бригадир, простоволосая, в ватнике, монотонно зачитывала протокол счетной комиссии. Назвав цифру поданных за Инякина голосов, она сорвалась с официального тона и воскликнула хоть и противу всех правил, но от всей души:

- Не выханжил он прощения!

Через час к Игорю Ивановичу вбежал Ермаков. Лицо в поту, глаза округлены гневом. - Бросай свое талды-балды! - закричал он, держась за ручку двери. - Быстрее на корпус! Бунт!

- Ка-кой бунт? - Игорь Иванович привстал сб стула.

- Бабий!

- Что?! Кто звонил?

- Чумаков. Удрал, говорит, чуть ли не в исподнем!

Спустя минуту Ермаков и Игорь Иванович мчались в вездеходе, который рванулся с места, взвыв сиреной, как пожарная машина.

На полдороге нагнали Александра Староверова, который своей неторопливой походочкой шел по накатанной до блеска колее, сильно сутулясь, точно он работал над кирпичной кладкой, и размахивая руками, сжатыми в кулаки.

Ермаков остановил вездеход и закричал что есть силы, приоткрыв дверцу:

- Твоя жена с Чумакова штаны сдирает, а ты здесь прохлаждаешься?! В машину! .

“Что такое?” - молча, одним лишь движением выгоревших на солнце бровей, спросил Александр, присаживаясь возле Игоря Ивановича.

- Выпустили вожжи из рук! Слабину допустили! - ругался Ермаков. - Дай Тоньке волю -она не только на Чумакова руку поднимет…

- Дайте Тоне хозяйские права - ей и в голову не придет замахиваться, - вырвалось у Александра почти с яростью. - Она вытурит Чумакова со стройки законным путем.

Ермаков обернулся к Александру всем корпусом, прижав к дверце шофера. Машина вильнула и забуксовала в сугробе. .

- Видали! Каков пастух, таково и стадо. А тебя, бригадира, она не вытурит? Или, того почище, Некрасова? Марксизм она не изучала…

- Даже марксизЬм не изучала, - Александр не отвел прищуренных глаз от Ермакова, - а против. Тихона Инякина голосовала лет пять подряд, чего не скажешь о некоторых знатоках марксизма…

- Скоро ты выберешься?! - зарычал Ермаков на шофера.

Машина буксовала натужно, с присвистом, воя. Как на грех, она застряла возле нового дома, заселенного строителями, одного из тех домов, которые должны были, по убеждению Ермакова, внести на. стройку полнейшее умиротворение

- Каменщиков жильем обеспечили! - простонал Ермаков, взглянув на слепящие желтоватым, огнем окна. - Тоньке и той выделили. Хоромы. И вот тебе! - . Он выпрыгнул из буксующей машины в кювет и, утопая по колено в снегу, бросился напрямик к дощатому, из белых тесин, бараку.

Дверь в раздевалку открыл рывком. Ничего не видя после яркого света, налетел на что-то мягкое, закричавшее тонким голосом. Оглушенный, он постоял в непроглядном, как туман, табачном дыму. Задышал открытым ртом, оттягивая рукой липкий воротничок и болезненно щурясь.

Первой, кого Ермаков разглядел,в сизоватом дыму, была Тоня. Она стояла у дверей, скрестив на груди руки.

Ермаков намеревался, по своему обыкновению, для начала швырнуть в пламя какую-либо шуточку, но шуточки из головы как ветром выдуло.

- Ты что, краса наша, вздумала лопату бросить? Строить надоело? - закричал он. .

- Пря-амо, брошу! - протянула Тоня весело и протяжно, точно частушечную запевку. - Коли Чумаков не доведет, то…

- И тогда не бросит, - перебил Тоню убежденный голос, который Ермаков различил бы в тысяче других. - Что она, безмозглица какая, невинных наказывать! Тех, кто в подвалах да в теснотище живет-мается…