Ленинский тупик

Какое счастье, что у нас такое невозможно!

Крутого поворота беседы, признаться, не ожидал.

Никита Сергеевич, — продолжала Фурцева чуть громче. — говорил в день запуска «прокатного стана Ермакова», что вы сами выберете время, когда вернетесь Университет. — Прежняя материнская улыбка на ее лице вроде бы каменела.

— В МГУ уже звонили, Игорь Иванович. Вас ждут. — Протягивая на прощанье руку, сказала жестче, что я могу больше в Заречье не появляться. Тот день, о котором говорил Никита Сергеевич, наступает сегодня. — И еще жестче:

— Понятно?!

— Понятно, ответствовал я уже настороженный всерьез. — Только вот у меня на стройке не окончены дела. Новый профсоюз Заречья.

— Некрасов! — вдруг изрекла каменным голосом. — Чтоб вашего духа там не было.

Белейшее лицо ее стало цвета хорошо обожженного красного кирпича.

А окаменелая «балетная улыбка» как сияла на лице хрущевской подсобницы, так и осталась.

Имейте ввиду, это предупреждение — самое большое, что я могу для вас сделать. Ибо есть и другое мнение. Совсем другое…

И — тоном председателя военного трибунала: — Строго р екомендую вам более на стройке не появляться. И не звонить.

Потянуло хорошо известным запашком: «Десять лет без права переписки». На мгновение померещилось, я и в самом деле в своей древней Греции, где твою судьбу решают БОГИ НА МАШИНАХ, спустившиеся с небес.

— Сергей Сергеевич, если вы хоть что-нибудь в этой чертовщине понимаете?

— Может быть! — процедил сквозь зубы Ермаков и окликнул шофера, который уже давно крутился около машины.

После чего «ЗИМ» управляюшего свернул к дверям грузинского ресторана «Арагви.»

Не успели еще подать традиционные «Цыплята-табака», бутылку «Мукузани» и графин водки, как все еще страшноватая для Некрасова картина начала вырисовываться.

Хрущев так испугался цунами, им же на XX съезде вызванного, что породил новую «генеральную идею».

— Наша интеллигенция пытается раскачать стихию!

Слова Генерального прозвучали, как «Спасите! Пожар!» Лубянское ухо только этого и ждало. В течение недели там был составлен и утвержден список поджигателей. На первом месте — ленинградский режиссер Акимов, поставивший «Голого короля» Шварца и другие его пьесы, «полные аллюзий», а так же самые известные радио и телекомментаторы, «переусердствовавшие в развенчании культа личности».

— О вас, Игорь, и слова не было, поскольку вы пока еще не мировая знаменитость.

Но все стало иным в тот день, когда в ГБ поступили «сигналы» о бабьем бунте в тресте Мострой-3, а затем и поток доносов.

Зот Инякин сообщил своему начальнику — главе КГБ Александру Николаевичу Шелепину, что все рабочее самовольство, опасная распущенность, «вся зараза» пошла гулять по Москве от ермаковского треста. И теперь уж нет удержу…

Так что в списке поджигателей ты, Иваныч, сейчас у Шелепина под номером один. Впереди режиссера Акимова и других знаменитостей радио и телевидения.

Гордись! И не трусь! Занимайся своими лекциями и книгой. И дай мне две недели.

Спустя неделю знакомые из ЦК сообщили Некрасову, что дело приняло дурной оборот. Готовится открытый процесс над доцентом Университета Некрасовым, «злонамеренно раскачавшем стихию».. Игорь поверить в это не мог, но спал всю оставшуюся неделю плохо. А порой просто лежал с открытыми глазами.

Ермаков не подвел, позвонил, как и обещал, день в день. В «Арагви» на этот раз не повез. Заехали на узкую малолюдную третью Тверскую-Ямскую. Отпустив шофера, Ермаков, прежде всего, успокоил Некрасова.

— Игорек, пронесло! Слава богу!. Да брось ты свои горячие спасибо: я сделал то, чего не мог не сделать. Все! Теперь, когда твоя молодая и преданная этой еб…. власти душа больше не вибрирует, расскажу все по порядку.

И начал по ермаковски, не выбирая выражений:

— Наш неповторимый советский гнойник зреет-зреет, а когда-нибудь и прорвется. Начал, конечно, с кухарки, которая, как и завещано Владимиром Ильичом, дорвалась, наконец, управлять государством. Явился к Катерине Алексеевне.

«Вы что, дорогая, говорю…На такой суд примчит весь мой рабочий люд, и его не удержишь ничем. Обнажится — для всего мира — все наше дерьмо…

Она руками разводит.

— Все понимаю, Сергей Сергеевич, но остановить уже ничего невозможно. У Александра Николаевича Шелепина двенадцать томов оперативного расследования. Поезд ушел.

— На Колыму?! — иронизирую. — Нынче, вроде, не тридцать седьмой…»

Колыма — это слишком далеко. Но Мордовии хрущевскому крестнику не избежать..

— Что за двенадцать томов, Сергей Сергеевич?

— Да все те же оперативные данные, как они говорят. Подглядывание-подслушивание. Узнал, Игорь, что и наши рабочие кабинеты и твой клуб-ангар нашпигованы всевозможными устройствами, закупленными на золотишко в Штатах. День и ночь записывалось каждое слово.

А Зот Инякин, мой старый дружок, к тому же настораживал ЦК в своем духе: вокруг Ермакова сбились одни жиды..

Катерина Фурцева всполошилась: Только один Чумаков — из наших.? Тогда все яснее»

— «Только один Чумаков — наш?!» — удивленно воскликнул Некрасов. — она, Сергей Сергеевич, член ЦК партии большевиков или Михаила Архангела?»