Ленинский тупик

Но ни брань, ни частушки не помогали. В каждой комнате на месте отопительной панели зиял провал в стене. Словно бы дополнительная дверь. «Дверей много, а выхода нет…» — горько шутили в бригаде.

В получку Гуща принялся при юнцах ремесленниках подсчитывать, сколько он потерял денег из-за «проклятущих умников».

— «Правду» кладем! «Правду» — передразнивал он утренних ораторов.

Тоня отозвалась тут же: — Копеечник! Глаза на затылке!

Отопительные панели появились, когда уж настелили потолок. «Спасибочка!» — негодовал Гуща. Их подавали в оконные проемы, кроша пахнущие сосной рамы, и тут вступала в дело техника, известная со времен египетских пирамид.

— Взя-али!

Тоня, подпирая края панели руками и животом, задыхаясь, ворчала обиженно:

— Какой же это, к лешему, монтаж колес? Это монтаж с пуза.

А звонили про «коммунистицкую» эру, надували честнОй народ? Знать бы, кому морду начистить?!

— Разболталась наша интеллигенция!.. — просипел Тихон Инякин, всегда первым узнававший о новых веяниях.

— Нынче требуют сбивать-сколачивать… как их?.. товарищеские суды. Из подручного материала, — растолковал он Чумакову. — Поветрие, значит, такое. Теперь о вредителях ни-ни. Из моды вышло. О космополитах тоже не проходит. Объяви товарищеский суд. Пущай покудесят, погорлопанят вволю. Ничего… От суда, по «Положению», веревочка в твоих руках. Шаг безуронный,» И ведь сумел уломать, пагуба…

Спустя неделю на только что побеленных дверях Чумаковской конторы вывесили обратной стороной кусок обоев. Возле него люди задерживаяиеь подолгу, хотя на серой бумаге было выведено черной тушью всего несколько слов: «Состоится товарищеский суд над старшим прорабом…»

— Над Огнежкой! — передавалось в тот день от «захватки», к «захватке».

— Над. Огне-эжкой! — кричали снизу крановщику, который по пояс высунулся из своей стеклянной кабинки.

— За что? — спрашивали с голубой высоты.

— За что-о?! — точно эхом отзывалось с побурелой, в черных проталинах земли.

Огнежка, увидев объявление, почувствовала: у нее взмокли ладони. В памяти возникали один за другим случаи, когда с ее, Огнежки, уст срывалось постыдное для прораба «Сойдет!».

Оказалось, несколько дней назад дежурный разгрузил на ее корпусе чужой панелевоз.

«Только-то!..» Она возвращалась из конторы, засунув руки в карманы брюк и насвистывая, как мальчишка.

Суд над Огнежкои созвали в клубе, возведенном ее отцом. Не осталось ни одного свободного места, а люди все подходили и подходили.

Огнежка чему-то улыбалась. К ее новой кофточке был приколот цветок. Розочка, вроде.

Это тут же вызвало шопот теснившихся зрителей. «Специально нацепила, мол, видела этот суд в гробу?» Да нет, это ей Некрасов дарит. Говорят, кажинное утро букетики шлет…

А народу привалило, как никогда. На стульях, принесенных из фойе, усаживались по двое. Кто-то притащил кресло из директорского кабинета. Его тут же, облепили с шумом, как, бывает, облепляют дети салазки, которые толкнули под гору.

Огнежке был противен пропитой Чумаковский голос; Чумаков вертелся, по своему обыкновению, вокруг одного и того же глубокомысленного утверждения, что простои, дескать, неспроста. Неспроста простои.

Она принялась демонстративно разглядывать… свои ногти. «Упомянет Чумаков о маникюре? Так… И что губы у нее, как у покойника, лиловые?.. Как по нотам. О чем бы ты распространялся, Демосфен, если б я тебе идей не подбрасывала?»

Чумаков, который не был Демосфеном, дальше идеи «не спроста простой» продвинуться не мог. Его выручил, как всегда, Тихон Инякин, шепнувший начальнику конторы, что он «прокосультировался кое с кем».

Как тут не внять шепотку Тихона, подставь голову нашей интеллигентки Огнежки под замах — разболталась, понимаете!..

— Шаг безуронный! — зло вырвалось у Чумакова, нервно, одним пальцем, листавшего свою записную книжицу. На последние страницы ее он, по обыкновению, выписывал нужные ему пункты и подпункты КЗОТа и технических наставлений. Впервые в жизни он занес сюда и статьи «Положения о товарищеских судах». Хриплый голос его звучал мрачновато:

Неспроста простои!..

Инякин его и «выручил». Принес на постройку воистину «государственное» слово САБОТАЖ…

Огнежка выслушила это слово во всех падежах, усмехнулась в досаде:

«Поверят, наверное? Привыкли верить…»

Когда-то, на втором году войны, под Воронежом, бомба убила мать, а сама Огнежка от той же бомбы провалилась под лед. Когда ее вытащили., Огнежке казалось — у нее не только, одежда, но и сердце заледенело. От ужаса и изнеможения она не могла идти. Какие-то люди спрашивали ее, почему она оказалась на реке во время ледостава? Отец, прибежавший на крики, не задал ей этого вопроса. Ни тогда. Ни позже… Он схватил дочь за руку, увлекая к берегу. «Бегом, Агнешка! Бегом! Бегом!..»